Лейтенантами не рождаются

По территориальному разграничению между оккупационными зонами союзных держав район Плауена переходил под контроль американцев, и, вероятно, нашему командованию необходимо было вывезти из зоны оборудование заводов и фабрик, в общем, все, что представляло интерес с военной точки зрения. Видимо, так и было сделано.

Выгрузились из вагонов под открытое небо, благо, что погода была теплая. Американцы чувствовали себя в этой зоне уже хозяевами и давали понять нашим военным, что тем здесь уже делать нечего. Снабжение продовольствием в американской армии было организовано на хорошем уровне. К нашему прибытию были развернуты полевые кухни, нас накормили супом, рисовой кашей с тушенкой, напоили горячим какао с молоком и на дорогу снабдили банками консервов из австралийских кроликов, выдали по белому батону американского хлеба, кстати, абсолютно безвкусного, мы к такому хлебу не привыкли. Столь хорошо организованное американцами питание для нас было последним, о нем с благодарностью вспоминаешь и сейчас. Дальше нас ждала интересная, но полуголодная жизнь.

В Плауене американцы нас опять пересадили в армейские грузовики и повезли в город Бауцен. Оказывается, железная дорога была восстановлена и до этого города, но американцы железнодорожные составы в нашу зону не пропускали, поскольку подвижной состав наша сторона не возвращала, а брала его себе в счет военных репараций.

Нас разместили в больших домах в центре города. Жители Бауцена были строго наказаны нашей военной администрацией за упорную оборону города. Во время наступления наших войск в городе была полностью уничтожена танковая бригада. Танки сожгла команда Гитлерюгенд из фаустпатронов. Когда сопротивление немцев было уже сломлено и танки свободно входили на улицы города, команда молокососов из засады в домах в упор расстреливала машины, и они горели, как свечки. Фаустпатроны — это страшное оружие против танков в уличных боях. Вот за это жителей города на три месяца лишили продовольственного снабжения и они находились в очень трудном положении. В городе ввели чрезвычайное положение, всякое передвижение гражданских лиц без особых пропусков военной администрации с 21 часа до 7 часов утра было запрещено. Днем немки, молодые и в возрасте, готовы были «обслужить» любого военного за кусок хлеба или даже кусок мыла. Все это было похоже на американскую зону оккупации, только в худшем варианте, поскольку там не было чрезвычайного положения.

(Сожженные танки в этом городе напоминали захват Грозного нашими войсками под командованием бездарных военачальников во главе с бывшим военным министром П. Грачевым в военной авантюре против российского народа в Чечне. По приказу П. Грачева, «лучшего военного министра», по заявлению Б. Ельцина, российские танкисты ворвались в город, но были уничтожены вместе с танками в уличных боях. Так начался провал военной авантюры, организованной бездарным руководством российской армии. Война в Чечне — это повторение русско-японской войны 1905 г. Там тоже было сплошное бахвальство, собирались шапками закидать японскую армию, но погубили весь свой морской флот, получили смертельный удар под Порт-Артуром и вынуждены были заключить позорный мир.

То же произошло и в Чечне.

Недаром А. Коржаков, бывший телохранитель Президента в своей книге «Борис Ельцин — от рассвета до заката» взял в качестве эпиграфа высказывание Талейрана: «Целые народы пришли в ужас, если бы узнали, какие мелкие люди властвуют над ними». Горько переживать такой позор офицерам и солдатам российской армии.)

Как ни странно, город Бауцен не разрушила авиация союзников, он был чистенький, с ухоженными улицами, скверами и площадями и утопал в зелени. Этот город удивил меня тем, что внутри почти каждого квартала городской застройки был маленький бассейн пять на пять метров под металлической сеткой и закрывался на замок. Это напоминало муравейники в лесах Германии, летом вокруг бассейнов всегда было много детворы и взрослых.

На этом сборном пункте впервые наша военная администрация начала регистрацию бывших военнопленных и перемещенных гражданских лиц. С каждым днем прибывало все больше людей. Много было бывших партизан из Югославии, воевавших в армии Броз Тито. Все они, как правило, были в новых кожаных куртках с орденами и медалями югославской армии. Держались они обособленно, с чувством гордости и достоинства, и, мы, конечно, завидовали им.

Много приехало бывших военнопленных из Франции и Италии, им удалось бежать из немецких лагерей в эти страны и там принять участие в отрядах Сопротивления.

На сборном пункте сразу почувствовалась работа ОкрСмерша. Народ прикусил языки, стал более сдержанным и подозрительным. Участились случаи убийства среди проживающих на сборном пункте. Как предполагаю, это действовали отщепенцы из бывшей администрации концлагерей (полицаи, переводчики и т. д.), власовцы, лица, служившие ранее в немецких воинских частях, особенно в зондеркомандах. Были, видимо, и старосты, и другие служащие из немецкой администрации на оккупированной советской территории. Все они рассчитывали найти себе теплое местечко в «Великой» Германии, но с крахом рейха оказались никому не нужны — часть из них с хорошо оформленными документами и сфабрикованными легендами пыталась вернуться в Советский Союз. На сборном пункте в их поле зрения попадали бывшие жертвы или люди, знавшие о их неблаговидных делах. Боясь за свою шкуру, предатели пытались от них избавиться.

Надо предполагать, что и союзнические службы в ходе массового вывоза на родину наших людей забрасывали в Советский Союз свою агентуру для длительной адаптации.

В этот период жизни я, как и все, для нашей военной администрации был рядовым военнопленным со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Судьба, судьба, она играет человеком, то вознесет его до неба, то в бездну бросит свысока»…

Госпиталь с персоналом и больными, в котором у меня было особое положение еще в городе Плауене, отправили в один из польских городов. Я же предпочел туда не ехать. Персонал уважал меня и очень сожалел о принятом мною решении. Я предчувствовал, что впереди будет много непредсказуемого, но об этом не хотелось пока задумываться, легче было на «авось», а там — куда кривая выведет.

У меня довольно общительный характер, и вокруг меня всегда было достаточно людей с добрыми мыслями, а иногда «прилипали» и мелкие авантюристы. Как-то начал замечать, что со мной настойчиво пытается завести дружбу один довольно симпатичный блондин. Он всегда ходил со мной в столовую на обед и ужин, садился рядом, вел довольно рискованный по тем временам разговор о жизни, о войне, о послевоенном переустройстве в Германии и Советском Союзе, о нашей возможной дальнейшей судьбе на родине. Нужно отдать ему должное, интеллектуально он был развит, неплохо разбирался в политической ситуации, которая складывалась в этот период в Германии.

Лето было жаркое, и мы часто ходили с ним в самоволку в городской бассейн купаться, а после купания валялись на траве, пели песни. Советских песен он никогда не пел, по-моему, и слов-то их не знал. Голос у него был довольно приятный, и он с большим чувством исполнял «Не слышно шума городского, на Невской башне тишина, и на штыке у часового горит полночная луна»…

Для меня было странным, что когда мы бывали в городе, то иногда проходили мимо одного из домов. Он подходил к окну, осторожно стучал, занавеска отодвигалась, и нам открывали дверь. Мы заходили в квартиру. Нас обычно встречали пожилые хозяева, очень доброжелательно относившиеся к нам, угощали чашечкой кофе. Владлен вел с ними непринужденный разговор, затем хозяин находил благовидный предлог и приглашал его в другую комнату, беседа там длилась минут 10–15. После этого мы уходили, хозяева с нами дружески прощались и, как я догадывался, просили его беречь себя. Мои попытки уточнить, что это за люди и откуда он их знает, не увенчались успехом. Он деликатно уходил от этого разговора. У меня были, конечно, самые разные мысли по этому поводу, но я не мог понять моей роли в этом знакомстве. Для чего я был нужен ему? Кто это был? На кого он работал? Все это так и осталось для меня загадкой. Позднее, когда я проходил «фильтрацию» в Союзе в Первой Горьковской дивизии на станции Опухляки, об этом знакомстве даже не заикался, так как каждое сомнительное знакомство фиксировалось, по нему шли проверки и можно было нарваться на большие неприятности. Тем более что перед отъездом в Союз он куда-то исчез, и я потерял его из виду.