Страница 39 из 44
К вечеру мы приехали на крупную базу снабжения бывшей немецкой армии. База и обилие продуктов, вин и различных консервов произвели должное впечатление. Американцы долго рылись в различных шмотках и без отрыва от «производства» занимались дегустированием вин. Каких только напитков здесь не было! В одних названиях коньяков можно было запутаться. В одном из винных погребов в дубовых французских бочках, украденных во Франции вместе с вином, представляющим неимоверную ценность для французов, хранилось божественное вино многолетней выдержки. Дегустировать эти вина я не рискнул, так как опасался «перегрузиться» и потерять машину, на которой приехали. Американцы же продолжали дегустацию и уже еле стояли на ногах.
Мне удалось отобрать для сотрудников госпиталя несколько ящиков рыбных консервов и сырокопченых колбас. Затем начал отбирать бутылки с коньяком и в углу обнаружил несколько плетеных корзин с небольшими глиняными кувшинами, внешне совершенно неприглядными. Когда все, что мне было нужно, я отобрал, мой взгляд опять вернулся к этим корзинам. Я подошел, взял в руки кувшин, наклонил и чуть не облился каким-то маслом. Когда слил масло, коньячный аромат распространился по всему помещению. В то время я не знал толк в хороших винах, считал, что все коньяки пахнут клопами, но аромат из этого кувшина был необычный. Прихватив с собой в машину несколько таких корзинок, был весьма рад, даже представил себе, как обрадуются мои сотрудники в госпитале, когда вечером сядем ужинать.
Но не тут-то было! По возвращении в лагерь меня у госпиталя встретил прибывший с проверкой капитан Щербаков. По своей простоте, а может быть, глупости рассказал ему о поездке, порекомендовал заглянуть на ту базу и пригласил продегустировать содержимое кувшинчиков. Когда он попробовал на вкус ароматную, слегка обжигающую жидкость, воскликнул:
— Да ведь это самый настоящий напиток Богов! Не искушайте Бога, отнесите все это в мою машину, а из нее возьмите ящик вина, запомните — один ящик.
Вот так! По усам сотрудников могло течь вино, привезенное мною, но в рот им не попало. Бывают в жизни и не такие штучки, но что поделаешь, на все воля Божья, кесарю — кесарево, а нам, что достанется.
В первый месяц после побега из плена и обустройства на сборном пункте для перемещенных лиц и бывших военнопленных время проходило незаметно, появилось много новых знакомых и было много впечатлений от всего увиденного и пережитого. Но чем дольше оставались в лагере, тем больше ощущали какое-то раздражение, порой чувствовалась неуверенность в своих действиях, непонимание происходящих событий. Появлялись тревожные мысли: а как примет Родина своих заблудших сыновей? Ответов порой не было, оставались горькие мысли, терзавшие и сердце, и душу. Для себя принял решение: что бы там ни было, буду возвращаться домой и приложу максимум усилий для оказания влияния на окружающих меня людей. Домой, домой, только домой!
В другом таком же сборном пункте (№ 2), расположенном недалеко от нас, открыли начальную школу для наших лагерных детей. Первым преподавателем и заведующим школой была Цопенко Марта Даниловна. Она оказалась дельным организатором и сумела довольно неплохо наладить обучение ребятишек, не имея школьных программ, учебников и методических пособий. К ней в лагерь перебрался и мой березниковский знакомый врач, живший со мной в одной комнате, — капитан медицинской службы А. Метинских. Он сумел быстро развернуть что-то вроде медсанчасти и начал врачебный прием.
Этот филиал нашего сборного пункта был расположен поблизости от американской воинской части, в которой служили преимущественно негры, среди которых было много больных венерическими заболеваниями. Для наших женщин они представляли большой интерес, так как бывшие военнопленные после голодовки в немецких лагерях не обрели еще хорошей «спортивной» формы и не могли конкурировать с хорошо откормленными черными «жеребцами». Однако за полученное удовольствие женщины впоследствии расплачивались здоровьем все годы своей жизни.
Служебные контакты с оккупационными войсками союзников в Западной Германии позволили сделать некоторые выводы, может быть, и субъективные, об их общем культурном уровне, поведении, нравственном воспитании. Все офицеры, особенно высший командный состав, — представители привилегированного класса с обостренным чувством собственного достоинства, с явно выраженным пренебрежительным отношением к своим подчиненным, особенно к «цветным». Очень высокомерны были англичане, в разговоре даже с американцами они пытались представить себя людьми высшего сорта. Наиболее просты в обыденных отношениях американцы и особенно французы. Образовательный уровень у солдат-союзников того времени был на 2–3 порядка ниже нашего. Близкое знакомство с ними позволяло судить о них, как о ворах и мародерах. Особенно это относилось к неграм. Грабили немцев все, от высшего командного состава до последнего солдата, за сопротивление могли убить на месте. Неуемная жажда наживы — самая мерзкая черта капитализма, она присуща и нашим «новым русским». К сожалению, постепенно и простой люд втягивается в этот грязный водоворот.
Все мы жили и ждали приказа оккупационных властей и нашего командования о возвращении на Родину. В конце июня к нам в лагерь приехал капитан Щербаков и передал, что через пару дней мы должны будем выехать в Восточную Германию в город Бауцен. Это была последняя встреча с капитаном Щербаковым. Забегая вперед, скажу, что впоследствии, когда я был уже дома, то попытался разыскать его, но оказалось, что в живых его уже нет.
Как-то очень странно умер его отец, член Политбюро, генерал армии, начальник Политуправления Советской Армии. Вскоре умер так же очень странно его сын, будучи уже в звании полковника. Для меня это была ощутимая потеря. Я потерял своего заступника, человека, который мог бы подтвердить мое алиби по работе комиссаром госпиталей в городе Ашафенбурге. Моя судьба могла бы быть совсем другой, если бы полковник Щербаков остался жив.
Через два дня подошли американские студебеккеры и постепенно всех перевезли на один из железнодорожных переездов, где нас уже ожидал товарный поезд. Я проследил за погрузкой госпиталя, проводил всех больных и вместе с ними разместился в поезде. В вагоне вместе со мной оказалась и Марта Цопенко, она выполняла роль переводчика. В дороге особых происшествий не было, разве что я чуть не лишился жизни, проезжая по одному из железнодорожных мостов. Я сидел на полу у открытой двери, высунув ноги наружу. Правая нога, хотя рана уже затянулась, еще плохо сгибалась, и при переезде через мост я ударился ногой о край перил и меня чуть не выбросило из вагона, но все обошлось.
На железнодорожных полустанках и станциях к вагонам подходило много американских солдат, в основном негров, предлагавших нашим женщинам «променад и шоколад». Эти слова слышались у каждого вагона, так поступали американские солдаты с немками, у них это получалось неплохо. В американской оккупационной зоне был страшный хаос, народ голодал и был готов на любую услугу.
На станциях, где стоянки были продолжительными, Марта Цопенко исчезала надолго и никогда не говорила, где и с кем встречалась. Мне казалось, что она выходила на какую-то связь или искала связь, но с кем и зачем?
Впоследствии, как-то будучи в городе Березники, я встретился с врачом А. Метинским; вспоминая минувшие дни в Ашафенбурге, он кое-что рассказал о Марте Цопенко. Оказывается, они спали в одной комнате, но были близки только один раз, и больше она его не подпускала к себе. Порой в ее глазах горели злые огоньки, была она замкнутой и воздерживалась от разговоров о своей прошлой жизни. Кто она по национальности, он так и не определил. По-русски и по-украински говорила чисто и без акцента, говорила и по-немецки, свободно владела английским языком.
Наш поезд изменил направление движения, и вместо города Бауцен нас привезли в Плауен.
Небольшой городишко Плауен располагался в предгорьях Альп и имел хорошую военно-воздушную базу, укрытую в подземных горных ангарах. База во время бомбежек союзной авиацией почти не пострадала.