Инерция

— Все-все? — недоверчиво переспросил Паков.

«Конечно, — было ему ответом, — все царства мира! Только приложи руки для начала… чувствуешь?»

Лозоходец почувствовал. О, да! Стоило положить ладони на Шар, как стало казаться, что это сама планета Земля вращается под его руками — со всеми ее океанами, континентами, ледниками и горами. И Паков почти физически ощутил, как бесчисленное множество живых существ копошатся там, на шарообразной поверхности. Стонут и радуются, плодятся, питаются, гадят.

И все это — под его, Марьяна Пакова, могучими дланями.

А ведь когда-то среди этого сонмища букашек возился и он сам, прозвавшийся Лозоходцем. Когда-то, до находки Золотого Шара. Пакову не верилось, что так было еще вчера. Теперь казалось, что прошло не меньше века.

«Все царства мира, — звучал в его голове голос Золотого Шара, — и… не только!»

Сперва краем глаза, но затем отчетливо Паков заметил, как мимо него — и мимо Шара-Земли — проносится огромный лохматый клубок солнца, сияющий в темноте. Да и не темнота это была больше. Мириады звезд наполняли ее: столько, что не увидишь в самую ясную ночь. И уж точно ни в одну ночь… на Земле не увидеть их такими яркими.

Звезды проплывали в темноте, сбиваясь в кучки-скопления. Те, в свою очередь, образовывали фигуру в форме светящейся спирали. И спираль эта медленно, но безостановочно вращалась. Вращалась вокруг Золотого Шара и Пакова, державшего на нем ладони.

На миг ему подумалось, что стоит оторвать от артефакта руки и он, Паков по прозвищу Лозоходец, улетит в бесконечную безжизненную черноту.

Мысль эта тревожная пришла… и ушла так же быстро. Вовсе не выглядела окружающая чернота безжизненной. Каждая звезда была по-своему, но жива. А некоторые даже дарили свет и тепло несметным сонмищам живых существ на вращающихся подле них твердых шариках.

— Это что же, — проговорил тот, кому сделалось даже стыдно и неприятно вспоминать свою прежнюю жизнь. Нет, существование в качестве простого смертного, добывавшего богатым прохиндеям волшебные игрушки, — выходит, я всей вселенной могу управлять?

«Конечно», — отозвался Золотой Шар.

— И переделывать ее, как захочу — тоже?

«Все, что пожелаешь. Ты теперь хозяин».

— Прекрасно, — начал новый (и счастливый) обладатель Золотого Шара, — для начала я хотел бы изменить следующее…

9

Очнуться Андрея Кожина заставил свет фонаря. Тот лежал на земляном полу, и луч его был направлен прямо в лицо валявшемуся там же сотруднику отдела «Т».

Сколько Андрей пролежал без сознания, понять было трудно. Благодаря микрореактору в качестве источника питания, обычный ручной фонарь даже без выключения мог светить лет сто. Другой вопрос, для чего Марьян Паков, он же Лозоходец бросил фонарь — в таких-то потемках. И где, собственно, он сам.

Но гораздо больше Кожина удивлял не брошенный фонарь и не девшийся незнамо куда охотник за артефактами. Но тот факт, что сам он, Андрей Кожин, все еще жив. После выстрела-то в живот.

Ощупав пострадавшую часть тела, Андрей с еще большим удивлением обнаружил, что живот вроде бы цел. Не ощущалось под руками и липкой теплоты крови.

Подхватив фонарь, Кожин посветил на живот. Рубашка, и без того порванная когтями твари, теперь сделалась бурой от крови. Такую только выбросить — стирка не поможет.

Но с другой стороны, кровь была старой, запекшейся. А новая не спешила орошать многострадальную ткань. Как не торопилась к Андрею смерть хотя бы от кровопотери.

Держа одной рукой фонарь, другой Кожин задрал рубашку. И обнаружил под ней рану — большую, неправильной формы, похожую на искривившийся в брезгливой гримасе рот. Но рана выглядела старой, давно затянувшейся. И лишь темнела уродливым пятном, которое лучше стыдливо прятать под одеждой. Но не кровоточила. И не болела… почти.

Тут же, к пущему изумлению Андрея, обнаружилась и ранившая его пуля. Маленький металлический цилиндрик соскользнул с живота и с легким стуком упал на земляной пол, как будто какая-то неведомая сила давеча удержала его в миллиметре от цели. Вот только откуда тогда взялась рана, пускай и неопасная, даже столь фантастическое предположение объяснить не позволяло.

— Чудеса! — только и мог вымолвить Кожин, в собеседниках имея лишь одну темноту подземного колодца, — но где же эта мразь… Лозоходец?

Пошарив лучом фонаря по земляному полу и стенам, отгоняя тьму, Кожин вскоре нашел ответ на последний вопрос. Свет фонаря скользнул по блестящей металлической поверхности… статуи. Золоченой статуи человека в полный рост, стоявшей возле одной из стен. И Андрею не составило труда узнать, кого именно эта статуя изображает.

Не то в золоте отлитый, не то ли покрытый позолотой с ног до головы — Марьян Паков стоял, держа перед собой руки с растопыренными пальцами. А на лице его навеки застыло выражение просто-таки неземного блаженства. «Не от мира сего», — хотелось сказать про подобные лица.

…все царства мира и славу их, — донесся откуда-то сверху по-старчески дребезжащий голос с визгливыми нотками безумия, — и смотрю, кое-кто не устоял перед этим искушением… эх, не устоял! Опять кого-то отец лжи вокруг пальца обвел!

Голос отражался от каменных стен шахты, отчего казался громче, сильнее. И звучал особенно зловеще. Но Андрей Кожин, занимавшийся «гродницким делом» около года, узнал бы этот голос из тысячи.

«Измаил!» — пронеслось в его голове.

И, как ни странно, даже этот голос, не сообщавший, казалось бы, ничего приятного и ободряющего, придал Кожину сил. Светя фонарем под ноги, Андрей двинулся вверх по лестнице. Прочь из шахты. К дневному свету.

Ноги подгибались — сказывалась потеря крови, принесшая слабость. Кожин с трудом удерживал равновесие, готовый в любую секунду рухнуть с винтовой лестницы на темное дно. Еще труднее ему было делать каждый новый шаг, преодолевая очередную ступеньку. Оттого лестница казалась бесконечной, а шахта — особенно темной, даже несмотря на свет фонаря.

Но к счастью, любая дорога рано или поздно заканчивается. Добравшись до светлеющего наверху проема, Андрей буквально вывалился в подвал театра и сел прямо на пыльный пол — перевести дух.

В подвале было сумрачно — желанный свет проникал сюда разве что через небольшие оконца, проделанные под потолком. И был каким-то тусклым, робким, как везде в этом городе. Но по сравнению с непроглядной теменью подземелья этот свет мог показаться чуть ли не иллюминацией. По крайней мере, теперь можно было обойтись без фонаря.

Отдыхал Кожин с полчаса — по собственным субъективным ощущениям за неимением другого способа определения времени. Пытался он, конечно, за эти полчаса и активировать приказавший долго жить коммуникатор, надеясь на чудо. Но чуда, естественно, не произошло. Даже в том диковинном месте, в какое превратилась Гродница, чудеса, если и случаются, то отнюдь не в пользу людей.

А это значило, что не только узнать поточнее, который час, Андрей не мог — это-то, как раз, волновало его в наименьшей степени. Вдобавок, Кожин не имел возможности ни вести записи для отчета, ни, увы, связаться с кем-то за пределами этого жуткого городка, вызвать помощь.

Оставалось одно: выбираться на своих двоих. А по дороге собраться с мыслями и решить, каким образом отразить в отчете все то, что Кожин видел, с чем столкнулся в Гроднице. И под каким соусом подать эту информацию руководству.

Но для начала — все-таки выбраться.

С трудом поднявшись на ноги, точно дряхлый старик, Андрей направился к лестнице, ведущей из подвала на первый этаж театра. Оказавшись на первом этаже, он, следуя указаниям собственной памяти, вышел в вестибюль. Дошел до одной из дверей, ведущих наружу; потянул ее на себя и… оказался не на крыльце, как следовало ожидать, а на пороге погруженного в темноту помещения.

На секунду Кожин даже оцепенел от неожиданности. Затем включил фонарь и, поводя его лучом в темноте, понял, что за дверью находился зрительный зал — копия того, где они с Паковым и Юлией Кранке нашли камеру с роковой видеозаписью.