Песочный трон

Эрвианна вкладывала в неё себя, растворяла в тревожной, словно штормовой ветер, мелодии свою боль, отчаянье, злость… вплетала надежду, тоску и жажду мести…

И рваный ветер вторил ей, пригибая ветви деревьев к земле, соглашался гром, ворча и моргая молниями. И было уже совершенно наплевать на придворных, интриги, короля…

Это было выше и сильнее всего земного…

Эрри прикрыла глаза. Зря она сомневалась в том, сможет ли снова играть. Пальцы сами жили, касаясь струн, вспоминая, радуясь встрече со старым другом…

Вдруг в какой-то момент струна, жалобно бздынькнув, лопнула, чиркнув по пальцу, но Эрвианна даже не почувствовала боли. Только удивилась набухшей алой капле, сорвавшейся и упавшей на коричневый гриф. За ней ещё и ещё одна…

Но сообразила она, что к чему, только когда в полной тишине сам Вистер подошёл к ней вплотную и, убрав уфию, осторожно взял за раненую руку.

Эрвианна поднялась, не смея посмотреть в лицо королю. Не потому, что ей было стыдно, а потому, что она была зла на саму себя за то, что позволила чувствам оголиться…

— Это было великолепно, ваше сиятельство. Я уже давно не слышал ничего подобного, — и, не дождавшись от Эрри ни малейшей реакции, приказал: — Следуй к лекарям. Тебе нужна помощь, Эрвианна.

— Да, ваше величество! — склонила голову герцогиня Байе и быстрым шагом покинула зал, намереваясь сутки не выходить из своих покоев.

Пусть перемывают ей кости, не страшась быть услышанными.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Валения де Саменти качала головой, глядя, как дочь баюкает раненую руку.

Ни одно из снадобий, что приготовили придворные лекари, не могло унять боль, и Эрри то и дело морщилась, когда пыталась пошевелить пальцами левой кисти.

— Могла бы так не усердствовать, — наконец, нарушила тишину Валения.

Эрри блеснула ровными зубами, оскалившись в улыбке, от которой оторопь пробрала даже много повидавшую герцогиню Саменти.

— Нужно было привлечь внимание. А что может сделать это лучше, чем пролитая кровь?

— Сумасшедшая, — отмерла мать и покачала головой.

— Есть немного. Некоторые события моей жизни никак не способствуют душевному равновесию.

Валения поморщилась и сделала знак рукой служанкам, которые тут же испарились из покоев Эрвианны, словно их и не было. Сама налила вино в два кубка и один протянула дочери.

— Не ты ли говорила мне отказаться от хмельных напитков? — хмыкнула Эрри.

— Не люблю пить в одиночестве.

— Зря. Это помогает собраться с мыслями.

Герцогиня Саменти вздохнула и опустилась рядом с дочерью на мягкую кушетку.

— Мне кажется, или ты что-то задумала?

Эрри отпила из кубка и поставила его на столик.

— Кажется. И нет! — ответила она так же, как не так давно ответила ей мать, на вопрос о том, боится ли она за жизнь Гилвера.

— Обиделась?

— С чего бы? Все мы имеем право на маленькие тайны. Не так ли, мама?

Валения вспыхнула и тут же взяла себя в руки.

— Слишком многое зависит от твоего поведения. Слишком много поставили на карту те, кто ещё остался верен династии Халедингов. Слишком много жизней оборвётся и судеб сломается, если ты позволишь себе необдуманные поступки.

Эрри широко улыбнулась и закусила губу.

— За-аговор… — протянула она. И резко развернулась к матери: — Я права, мама?! Вот зачем я здесь. Ты втянула меня в заговор против короны. Рискнула жизнями — моей и моего сына. Но своего держишь вдали от этого, чтобы в случае провала он мог сказать, что не был осведомлён. Или, в случае успеха, смог присягнуть новому королю, как сын и брат тех, что помогли ему взойти на трон.

В глазах Эрри полыхнула ярость такой силы, что Валения вскочила на ноги и сделала несколько шагов назад, увеличивая дистанцию.

— А как же я и Дэнни, мама? Тебя не волнует, что будет с нами, если переворот обернётся провалом? Ты думала, что станет со мной и моим сыном?! Вистер уже угрожал жизни Дэнни однажды, и я уверена в том, что он исполнит угрозу, едва я дам ему повод сделать это!

Валения поджала губы, не решаясь озвучить свои мысли. Вертела кольца на руках, не в силах бороться с волнением и кусала губы, подыскивая нужные слова. Но под полным ярости взглядом всё же вздохнула и сказала:

— Отец оставил тебе письмо, Эрри. Я не знаю, что в нём, но думаю, это поможет тебе взглянуть на всё по-другому, — и тут же из-за пояса вытащила сложенный во много раз лист бумаги.

Эрри, сдерживая дрожь в пальцах, приняла его. Бросила взгляд на мать:

— Оставь меня.

— Эрри…

— Я сказала, оставь меня, мама, пока я ещё способна найти в себе силы разговаривать с тобой.

И только когда за Валенией закрылась дверь, Эрвианна дала волю чувствам.

Вся боль, вся злость и ярость, что свили гнездо в её сердце, выплеснулись горячими слезами. Потекли по утратившей краски коже, сорвались солёными каплями с подбородка и разбились о тонкий шёлк платья. Чуть слышно скрипнула дверь, двинулись шторы от сквозняка, ворвавшегося в открытое окно. Светловолосая Оси прошмыгнула в гостиную — узнать, не нужно ли чего госпоже.

— Нет, — непривычно спокойно ответила Эрри. — Хотя… скажи, что мне нехорошо сегодня, и что не желаю никого видеть. И до заката не заходи ко мне сама.

— Да, госпожа, — склонилась Оси, пряча за низким поклоном растерянность на лице.

И снова Эрвианна была одна. Воздуха, что порывался сорвать тяжёлые шторы с карнизов, не хватало, чтобы дышать полной грудью. Чтобы развеять душащую злость. Вино, что она отпивала маленькими глотками, не могло смыть горечь с языка. И страх, что не давал развернуть письмо, пробегал по телу дрожью.

Письмо нашло место на столике и оттуда словно издевалось над Эрвианной, подсматривая за ней красным глазом герцогской печати.

Эрри же мерила шагами комнату. На белой ткани повязки проступили красные пятна крови. Но она не чувствовала боли. Не слышала ничего за грохотом и звоном в ушах.

Сиятельная Эрвианна понимала, что едва сломает печать и развернёт лист, обратного пути не будет ни для кого. Ни для неё, ни для матери, ни для тех, кто плёл пропитанные ядом измены сети за спиной короля. Всем сердцем она желала, чтобы Вистер запутался в них. Всем существом стремилась к этому. И в то же время боялась. Боялась, что не справится…

Она резко поставила кубок на стол — вино, что оставалось в нём, колыхнулось, выплеснулось, оставив кроваво-красные разводы на столе.

Эрри резко выдохнула и развернула письмо, даже не зная, что хотела бы в нём увидеть.

Поговори со мной наедине,

В лучах заката и тенях безличья.

Станцуй со мной на тонком острие,

Склони колени перед истинным величьем.

Лист тонкой бумаги с тиснением герцогской печати выпал из рук Эрри.

Песня.

Это была песня, которую отец пел ей, когда учил танцевать сарву. Четыре коротких строчки. Даже без подписи или слов приветствия.

Валения рискнула посетить дочь, когда уже сгустились за окном сумерки, а дворец зажил другой, ночной, тайной жизнью.

Эрвианна де Байе сидела на том же месте, где её оставила мать, и мурлыкала под нос мелодию сарвы. Глаза её опухли от слёз, а свет единственной свечи отражался в застывшем взгляде, как отпечаток безумия.

Валения де Саменти едва слышно подошла к дочери и села рядом. Протянула руку, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, но Эрри отпрянула, словно боялась заразиться от матери неизлечимой болезнью.

— Не прикасайся ко мне.

Валения безвольно опустила руку.

— Ты должна меня выслушать, Эрри…

— Я ничего тебе не должна.

Валения закрыла лицо руками, но тут же опустила их и наткнулась взглядом на письмо своего покойного мужа.

— Позволишь..?

Эрвианна сделала знак рукой, словно говоря: «Делай, что хочешь!», и герцогиня Саменти подняла лист бумаги, быстро пробегая по строчкам. Потом ещё раз. И ещё.

После резко встала и задвинула засов на двери. Достала песок времени из-за пояса и высыпала его на бумагу. Но даже глядя на мужа, быстро и ровно выводящего буквы на листе, не увидела ничего, что объяснило бы его послание дочери. Ни намека. Ни одной лишней буквы. Только строчки из песни, что уже и забыта давно.