Превратности

– Сколько?

Я сказал.

Старая стала рыться в юбке или в кофтах, зашуршала чем-то (всё это не выпуская трубку из рук), достала толстенную пачку денег, перетянутых резинкой, и пробурчала:

– Возьми сам, сколько надо.

Пока она возилась, доставая деньги, я разглядел её морщинистое лицо и понял, что женщина на вид строга, неулыбчива, как-то безучастна. Я решился спросить, не барона ли это дом. Она посмотрела на меня пристально и сказала: «Не твоё это дело». Показалось, что живёт старуха в хоромах, а душа её где-то далеко отсюда, на воле.

Я отсчитал сумму, поборов сильное искушение взять больше, оставил ей квитанцию, которую она, не глядя, бросила в тлеющие угли. Она молчала, углубившись в тщательную очистку чубука, на меня и не взглянула. Поблагодарив и простившись, я ушёл.

Поражённый этой невидалью (костерок внутри хорОм цыганского барона), я решил зайти в местное кафе перекусить, а заодно расспросить об этом доме, о цыганской семье. Хозяин мне охотно рассказал о Богдане, владельце палаццо, и о его престарелой матери – Раде.

Потом я часто вспоминал историю этой старой женщины и живо представлял, как она разводит огонь в пустой комнате, открывает окно в сад и перемещается в пространстве и времени в далёкую кочевую молодость. И тогда оказывается, что она находится не в перегруженном дорогими вещами дворце сына-богача, а сидит на траве у настоящего, жаркого, высокого костра в окружении вечно странствующих соплеменников. Рядом бегают неугомонные цыганята под окрики матерей, вокруг разбиты палатки, слышны громкий говор, ссоры, смех. Ветер развивает чёрные волнистые волосы её тринадцатилетней дочери, открывая золотые серьги-кольца и раздувая длинную с оборкой, небесно-голубую юбку девочки. Роза стоит руки в боки и, широко улыбаясь, переговаривается с парнем. Мать уже знает, за кого та выйдет замуж, но почему-то хмурится, старается не смотреть в их сторону. Её средний сын ушёл от цыган, где-то в городе, по слухам, работает и даже учится. К своим сородичам не наведывается. Старший удачно женился, и дела его успешны. Теперь устроить семью должна младшая, любимица Рады.

Юной Розе предстояло выйти замуж по воле своего отца и вопреки желанию её матери. Мать-то чувствовала, что быть горю в молодой семье, поэтому не хотела выдавать за Романа дочь, но Бойко настоял: хорошая партия для Розы. Вышло всё, как предвидела мать: Роза забеременела и в пятнадцать умерла в родах, ребёнка тоже не смогли спасти. После смерти дочери Бойко горевал, сам прожил ещё два года и ушёл вслед за ней. Осталась Рада вдовой и без любимой Розы. Замкнулась, редко с кем разговаривала. Долго отказывалась переезжать к сыну. Богдан в жизни преуспевал, будто всегда удачу в руках держал. Уважаемый. Настоящий авторитет. Все на поклон к нему приходят. Матери выпала доля с ним жить: так следовало по закону. Не хотела в этот дворец селиться, но пришлось: за старыми родителями сын обязан хорошо смотреть, содержать их в таком же достатке, каким обладает сам. Не по нраву Раде заборы, этажи, оседлая жизнь.

Попросила в придачу к большой спальне дать ей маленькую комнату внизу и ничего туда не ставить: там будет место для огня. Больше ей ничего не нужно. Здесь разводила небольшой костерок, закуривала и без помех погружалась в переживания, вспоминала смерть обожаемой ею Розы, корила себя, что не смогла воспротивиться роковой свадьбе. Жизнь удалась лишь частично: только старший из её детей успешный. Среднего – упустила, не досмотрела, потому и ушёл. Не сумела и дочь уберечь. О ней больше всего и печалилась. Да и сама вдовой рано стала.

Мечта была у Рады: последние дни провести окружённой цыганской суетой на воле, где-то в горах или в лесу на большой поляне, и там же умереть. Попросила сына именно так устроить конец её жизни, чтобы под открытым небом смогла уйти в другой мир. Говорили, что поклялся, но это, возможно, слухи.

Иногда Рада ходила по шикарным чертогам сыновнего дворца, трогала богатые вещи, переставляла местами хрусталь и бронзу. За сына и за большую его семью была спокойна. Но всё ей было чужим в этом закрытом забором царстве. Это она настояла, чтобы зеркалами украсили ограду – оберег надёжный от завистников, от врагов. Сын понимал, о чём тоскует его старуха-мать, но не мог отпустить её продолжить обычное для цыган бродяжничество. Она всё же престарелая и уважаемая мать знатного цыгана!

Многие их соплеменники, жившие оседло, обычно весной снимались с места и на машинах с палатками отправлялись кочевать до осени. Прошлой весной, когда совсем занемогла Рада и передвигаться самой ей стало не под силу, умолила сына позволить ей, наконец, уйти с цыганами. Богдан дал ей такую вольницу: отпустил под присмотром двоюродного брата. И выздоровела ведь на природе, не умерла, как задумала, а вернулась через два месяца бивачной жизни помолодевшей, окрепла и телом, и духом. Даже снова запела, когда гости на юбилей её сына собрались.

Потом через короткое время опять загрустила старая Рада и взялась за своё: разводила небольшой костерок в комнате, сидела там и днями, и ночами, трубки свои любимые всё курила. Одну курит, другая, очищенная, отдыхает, третья ждёт свой черёд. Раньше мечтала, чтобы подарили новую хорошую трубку, теперь и это ей не интересно. Одна радость и осталась у старой: покурить у огня. Никого не хотела видеть, ни с кем не пускалась в разговоры: всё уже переговорено, сказать ей людям нечего и узнать от них не рассчитывала ничего нового. Так и ожидала Рада теперь тех счастливых последних дней жизни, что проведёт, как ей обещано, на свободе под высоким небом, на ветру, глядя на уходящее за горизонт красное солнце. А они, эти счастливые дни, всё не приходят, как ни зови.

Болгария. Май 2018 г.

Отречение

Моя подруга почти оформила все документы на продажу дачи и заболела. Остался буквально заключительный момент, и её старая дача через неделю уйдёт к новым хозяевам. А пока Даша попросила меня помочь разобрать и выбросить всё, что найдётся на чердаке. Она сказала, что там только никому не нужный хлам, много раз всеми просмотренный. Фотографии оставлены или совсем выцветшие, или не знакомых ей людей – всё сжечь. Чердак (новые жильцы его называли мансардой) покупатели собирались сразу же отремонтировать и устроить там мастерскую главы семьи – художника. Вот я и освобождала пространство. Не удержалась, решила просмотреть старые фото прежде, чем вынести всё в огонь. Глядя на одну из них, вспомнилась история, когда-то поразившая моё воображение.

Высоколобый красивый мужчина средних лет с густой, богатой бородой – фотография обрезана примерно по плечи, поэтому не видно всей фигуры. Лишь угадывается тяжёлая цепь поверх одеяния. Теперь ясно, кто это. Это отец Михаил – священник из Сибири, откуда происходила родня Даши по отцовской линии. Когда-то опасно было иметь даже фото, свидетельствующее о родственнике в сане, вот и обрезали крест священника, чтобы избежать лишних вопросов. Сразу вспомнились давние Дашины сомнения, двойственное отношение к судьбе деда. Рассказали ей о нём только однажды, по секрету, шёпотом, иначе о том и не говорили. А противоречивых и тревожных мыслей родилось много, на всю жизнь хватило раздумий. Она поделилась ими в юности только со мной. Да уж, не часто услышишь семейную тайну.

Отец Михаил по натуре был непритязательным, скромным, добрым человеком, умел с неподдельной искренностью общаться с людьми всех сословий. Служил дьячком в сибирском селе Пепелище. Несмотря на молодость, был очень уважаем (даже больше, чем сам настоятель церкви отец Пётр), много помогал всем в округе. О нём говорили: как святой. Ему ничего не надо было, кроме добрых дел. Утешал приходящих, делился едой с неимущими, детей любил и опекал насколько средства позволяли. Хоть молод был, а всем казалось, что мудр не по годам. Да и как-то по-особому светились радостью глаза. Любил читать в свободные от забот часы. Родители его погибли, когда Михаилу и братьям было от тринадцати до семнадцати лет: утонули в апреле при переправе через Тавду – река начала внезапно вскрываться, не смогли спастись, погибли все. Сибирь для сильных. Край необыкновенной красоты таит в себе великую мощь и такую же опасность. Братья были дружными и самостоятельными – так их воспитали. Старший женился, остался в селе, жил с семьёй рядом с Михаилом (он средний), а младший переехал в город Тавду и нередко приезжал проведать братьев, помогал с огородом Михаилу – любил он это дело, а в городе не было такой радости.