Страница 16 из 18
Мама жалела его и советовала потерпеть, приговаривая, что очередь в кооператив подвигается, Абрам Семёнович уже сорок второй по списку. С того злополучного дня, когда в химчистке «выстрелило» письмо, Елена Ильинична не позволяла себе расслабиться – чуяла: сын ступил на минное поле. Она сделала всё, что смогла: позвонила Шелле, попросила быть благоразумной и повторила легенду: по глупости Изя посодействовал Левиту в его амурных делах. Себя успокаивала: «Беспокоится незачем. Если не зацепила душой, телом его не удержит».
Шелла не очень-то им и поверила, но желание сохранить семью перевесило; она проглотила обиду и лапшу скушала, с иезуитским наслаждением поддерживая у мужа комплекс вины.
– Мне всё-таки интересно знать твоё мнение. Левит же твой друг. Что бы ты сказал, если бы я оказалась на месте той гойки?
«Ты и так на месте Оксаны», – хотелось ответить Изе, но, держась от греха подальше, он принял безразличный вид и уткнулся в телевизор.
– Опять твой футбол! – Шелла не на шутку разозлилась. – Интересно, если бы во время футбола я тебе изменила с Левитом, ты бы это заметил или нет? Ты слышишь? Я к тебе или к стенке говорю?!
– Гол! – радостно завопил Изя и, схватив недоумевающую Регину, закружил её вокруг себя. – Гол! – они повалили Шеллу на диван и, с дикой страстью обнимая её: «Го-ол!» – восстановили пошатнувшееся семейное счастье.
Что ни говори, а в футболе есть своя привлекательность…
В то время как Левит готовился пополнить ряды предателей Родины, справедливо возмущавшейся желанием Женьки с ней распрощаться, его несостоявшийся компаньон, Мишка Винер, пошёл по первому кругу ада.
В конструкторском отделе созвали профсоюзное собрание. С болью в голосе товарищ Дмитриев объяснил молчаливой аудитории, что в тот час, когда Родина-мать предоставила некоему Винеру право на бесплатное высшее образование, его сверстники, место которых он незаслуженно занимал на студенческой скамье, защищали от китайских агрессоров священные рубежи острова Даманский. На фронте он, полковник Дмитриев, предателей и дезертиров расстреливал на месте. Сейчас не те времена.
– Мы гуманны, – гремел голос полковника. – И вместо вполне заслуженной пули получи, бывший советский гражданин Винер, наше двухсот пятидесятимиллионное презрение и плевок в спину.
Неблагодарный Винер, с позором уволенный с работы, в ожидании разрешения из ОВИРа ездил с женой на толчок распродавать награбленное у советского народа домашнее имущество и консультировал Левита, выходящего на старт марафонского забега.
Родина-мать грустно глядела им в спину. Но едва в её поле зрения попал Абрам Семёнович, она оценила его давнишние заслуги и предоставила ключи от трёхкомнатной кооперативной квартиры на Первой станции Черноморской дороги. Счастливые Парикмахеры на белом коне въехали в Букингемский дворец, а Слава Львовна купила на Маразлиевскую новый диван:
– Для Региночки, – пояснила она соседям, – на выходные я забираю её к себе.
Ребёнку пошёл шестнадцатый год, и Слава Львовна безапелляционно объявила, что если доживёт до Региночкиной свадьбы, то жить внучка будет только с ней. «Шелла так и не научилась готовить эсекфлейш[4], – с сожалением думала Слава Львовна. – И не так делает гефильте фиш[5]. Слушать ничего не хочет. На всё у неё своё мнение. А Региночка, дай только ей бог здоровья, такой киндер[6], что второго такого ещё надо поискать. С ней я буду иметь нахэс[7]. И, дай бог, уеду в Израиль. Этот кусок идиота, – речь шла об Изе, – и слушать ничего не желает, а Шелла, дура, смотрит ему в рот и во всём потакает».
С Абрамом она на эту тему не заговаривала, твёрдо зная: он сделает так, как она скажет. Прикажет – положит на стол партбилет, на который молится, как дурень на икону. Но без детей она никуда не поедет. Пусть Региночка подрастёт. Бабушка всерьёз возьмётся за её воспитание.
Втайне от Шеллы, не желавшей, чтобы ребёнку забивали голову дурью, Слава Львовна разучивала с Регишей песню: «Ло мир зих ибербейтн, ибербейтн, штел дем самовар», – и радовалась, как та быстро схватывала мелодию и слова.
– Абрам, – обращалась она в такие минуты к мужу, – я хочу, чтобы ты знал моё завещание, если я умру раньше тебя. Региночке – обручальное кольцо, кольцо с камнем и цепочку. Все мои рецепты, – она в очередной раз показывала, где лежит тетрадь кулинарных секретов. – И чтобы ты заплатил любые деньги, но похоронил меня на еврейском кладбище рядом с мамой, – мечтательно добавляла она, откладывая исполнение завещания на неопределённое время. – Но я надеюсь дожить до Региночкиной свадьбы, а затем до дня рождения правнука.
– А если я умру раньше тебя? – ехидно спрашивал супруг.
– Не болтай ерунду! Твоё место у Кремлёвской стены уже занято, – не желая поддерживать глупый разговор, сердилась Слава Львовна и уходила на кухню.
Политическое завещание – дело тонкое. В этом мы ещё убедимся не раз.
Умерла Эня Тенинбаум. Телеграмма об этом пришла из Нью-Йорка на адрес Елены Ильиничны, – Ося после отъезда мамы с его младшей сестрой строго-настрого запретил им писать письма на его домашний адрес.
Америка не настолько богата, чтобы на еврейском кладбище Нью-Йорка ставили памятники, аналогичные одесским. Ося убедился в этом, когда Елена Ильинична получила по почте фотографию скромной плиты, лежащей на могиле родной сестры.
Эня Израйлевна Тенинбаум, 1912–1975.
– Бабушка, а почему она Израйлевна, а ты Ильинична? Вы же родные сёстры, – осведомилась Региночка, когда Елена Ильинична показала ей фотографии и письмо.
– Это старая история, но ты уже большая, должна не только всё знать, но и правильно понимать, – внимательно глядя на внучку, произнесла Елена Ильинична. – Зимой пятьдесят третьего меня вызвал директор школы и посоветовал, по его словам, по рекомендации районо поменять отчество. В разгаре было «дело врачей», и, обращаясь к учительнице, ученики не должны уважительно произносить в её отчестве слово «Израиль». Пригласил он меня после родительского собрания по случаю окончания второй четверти, и я подозреваю, что пожаловался некий чересчур бдительный родитель. Наш директор – сверхпорядочный человек, это не его инициатива. Время было такое, многие приспосабливались.
– Поменяй отчество назад. В чём проблема? – всплеснула руками Регина.
– Зачем? Я его не меняла. По паспорту, по всем документам я – Израйлевна. А для школы – Ильинична. Это твой дядя не постыдился сменить и отчество, и фамилию. Твоего папу я назвала в честь моего отца, и по сей день он носит это имя, независимо от того, нравится оно кому-то или нет. Попробовал бы отказаться! И обрезание на восьмой день сделала ему!
– А это что такое? – оживилась Регина. – Расскажи…
– Хоть ты уже взрослая, но кое-что знать тебе ещё рановато.
– Бабушка, расскажи, – потребовала Регина, – а то я не скажу, что получила по алгебре.
– А тогда ты у меня не получишь штрудель[8]! – включившись в игру, весело ответила Елена Ильинична.
– Бессовестная! – завопила Регина. – И ты молчала! Когда ты его сделала?
– Вчера, – с гордостью призналась Елена Ильинична. – Я ведь знала, что ты придёшь.
– И орехов не пожалела?
– Не пожалела, не пожалела. Так что по алгебре? – искусительным голосом поинтересовалась Елена Ильинична.
– Пять, как обычно! Давай штрудель.
– Нет, только после еды.
Недолгие препирательства завершились победой юного поколения. Региночка Парикмахер уплетала за обе щеки штрудель, не подозревая, что её дядя, ограничившись лёгким завтраком, третий час бесцельно бродит по еврейскому кладбищу. Хотя только абсолютно несведущему человеку маршрут передвижений Баумова казался хаотичным. Ося искал место. После маминой смерти он всерьёз задумался об увековечении своей памяти. Бессмысленно в ответственном деле полагаться на женщин.
4
Эсекфлейш (идиш) – жаркое.
5
Гефильте фиш (идиш) – фаршированная рыба.
6
Киндер (идиш) – ребёнок.
7
Нахэс (идиш) – счастье.
8
Штрудель (идиш) – пирог с изюмом и орехами.