Чаганов: Москва-37

– Чаганов! Лёшка! – Он крепко хватает меня за руку, как будто боясь, что я вырвусь и сбегу от него. – Ребята, это Чаганов!

– Горев, Володя! Ты как здесь? Я думал ты ещё там, в «командировке». – Упавшим голосом отвечаю я.

В купе за столом, уставленным бутылками и закуской, сидят трое: мойор и капитан приветливо кивают здороваясь, а старший, комдив, лысый худой мужчина, увидев мою форму, неожиданно спрыгивает с дивана и становится по стойке смирно.

– Ты что, Иваныч, садись – Горев усаживает комдива на место, меня на диван напротив. – Чаганов не по этой части. Он – мой товарищ боевой! (Мне). Иваныч «оттуда» вышел недавно. Мы с ним в Мадриде в гостинице «Метрополь»…

– В Валенсии… – вяло возражаю я.

– … знаешь сколько немчуры перебили?… – продолжает кричать Горев на весь вагон. В соседнем купе щелкнул дверной замок.

– … не каких-нибудь замухрышек, отборных диверсантов! По два метра ростом! Боковым зрением в отражении окна в коридоре замечаю, что из восьмого купе вышел высокий атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти в шёлковой пижаме и полотенцем в руках.

– Рот фронт, камараден, – улыбается он, заглядывая к нам в купе. – жена больная, прошу потише.

«А глаза холодные, злые, так и шарят по купе. Опять я, похоже, прокололся, что за невезуха».

– Всё, всё, комрад, – поднимается ему навстречу Горев, задирая голову кверху. – по пять капель и мы расходимся. Рот фронт!

Немец исчезает.

– Давай, Чаганов, выпьем за встречу… – капитан выхватывает из рук Горева бутылку и сам разливает коньяк по стаканам.

Получилось чуть на донышке только нам двоим.

– Непорядок. – Смотрю на расстроенные лица военных. – Сейчас организую.

Поднимаюсь и тороплюсь к себе в купе, у меня в тревожном чемоданчике в белье всегда лежит пара бутылок армянского. В вагоне не протолкнуться: большинство пассажиров спального вагона, солидные высокопоставленные командировочные, выпив и закусив, вывалили в коридор покурить и поболтать. В самом большом купе вагона, одноместном, дверь полуприкрыта.

– Шампанское, фрукты, шоколадные конфеты… – доносится оттуда звонский юношеский голос. – не составишь, милая, мне компанию?

– Видела? – Врываюсь к себе, дверь мягко скользит по рельсам в сторону.

Передо мной, поправляя причёску, стоит Оленька в костюме наездницы и тянется ко мне пухлыми губами.

– Ой, – вскрикивает она, провожая глазами уехавшее зеркало, и отступает к столику. – простите, товарищ Чаганов.

– Вот! – Оля подталкивает сзади меня вовнутрь, закрывает за собой дверь и протягивает блокнот официантке. – Заказ в четвёртое купе, всё принесёшь сюда. Там композитор молодой едет, скучает. Я тебя представлю, посидишь с ним, поболтаешь, немного выпьешь… с открытой дверью. Наври про себя чего-нибудь. Увидишь кого-нибудь из пассажиров, идущих по коридору стукни в стенку. Поняла? Умница. Одна нога здесь – другая там.

– Теперь ты. – Оля поворачивается ко мне.

– Кто ж знал, что Горева встречу… – Виновато опускаю глаза.

– Что случилось, то случилось, – отрезает Оля. – я буду в купе проводника и на связи с Новаком. Ты, из купе до Ленинграда – ни ногой.

– А как же коньяк? – Щёлкаю замками чемоданчика. – Я ж на минутку, обещал ребятам выпить с ними.

– Давай сюда, я отнесу. – Оля берёт у меня одну бутылку. – Кто из них самый вменяемый?

– По-моему комдив…

– Я тоже так думаю. – Достаёт из кармана передника и вертит на пальце массивный ключ проводника. – Повторяю, отсюда – ни ногой.

– А я тебе говорю, Гретхен, что у нас приказ: вести себя тихо, ничем себя не проявлять, – Шепчет на ухо женщине гигант в пижаме, ласково но крепко прижимая голову женщины к могучей груди и поглаживая ее кудрявые волосы. – мы своё дело сделали. Точка.

– Ты это называешь сделали, Ханес? – Она с трудом отрывается от него. – Он уже на свободе!

– Это не нашего ума дело, глупая, – с любовью смотрит он на Гретхен. – быть может так все и было задумано… и потом, приказ – есть приказ.

– Не верю! – Женщина в отчаянии стучит кулачками по груди гиганта. – Не верю, что так было задумано. Ты слышал, что кричал этот русский? Они были тогда в «Метрополе» в Валенсии… мой брат погиб там! Я обязаны отомстить за него, это мой долг!

– А если это ловушка? – Мужчина снова прижимает ее к себе. – Если они нарочно нас провоцируют? Заманят к себе в купе и пристрелят как собак.

– Нет, – глаза Гретхен горят огнём. – не станут они этого бонза как приманку использовать. Сам бог посылает его нам в руки! Мы всё сделаем тихо, под утро, пока они хватятся мы будем уже в Финляндии. Ханес, пожалуйста…

– Я буду скоро очень знаменит, Оленька. – Невысокий худой мужчина, почти юноша, в темно – синей тройке, белой сорочке и красной «бабочке», вольяжно откинулся в кресле держа в руке бокал шампанского. – Моё имя и сейчас знают все серьёзные театралы, но скоро на экраны выйдет фильм, музыку к которому написал я. Это будет сенсация.

– Как называется картина, товарищ Богословский? – Девушка от восхищения широко раскрывает глаза и делает большой глоток вина.

– «Остров сокровищ». – Композитор испытыюще глядит на неё. – Не слыхали?… Стивенсон?… Нет. Оленька, вы прелесть!

Богословский вскакивает с кресла и плюхается на диван рядом с покрасневшей девушкой.

– Где вы живёте? В Москве! А я пока в Ленинграде, – берёт своими тонкими руками с длинными пальцами крепкую мозолистую ладонь девушки. – но это не надолго. Режиссёр обещал перетянуть меня в Москву, вот думаю…

– Конечно, товарищ Богословский, в Москву! – Язык Оленьки заплетается и она испуганно замолкает.

– Вот и так думаю, – композитор встаёт, подходит к двери купе и берётся за ручку двери. – однако, шумно в вагоне.

– Нет-нет, не надо, не закрывайте, – даже подрыгивает на диване девушка, увидев проходящую мимо по коридору Олю. – мой брат будет искать меня…

– И кто же у нас брат? – Богословский расстроенно возвращается к креслу.

– Чаганов! – С вызовом выпаливает Оленька, видя перемену настроения ухажёра.

– Алексей Чаганов?! – Композитор снова усаживается рядом, её ладонь снова в его руках. – Давай перейдём на ты, я же не товарищ Бендер, а вы, Оленька, не мадам Грицацуева (с опаской косится на неё, но та никак не реагирует). Выпьем на брудершафт! Отлично, с этого момента зови меня Никита. Конфеткой закуси… ну а теперь по обычаю надо трижды поцеловаться.

Разомлевшая девушка косится на открытую дверь и довольный Богословский тут же бросается её закрывать.

«Икра па-а-юсная… твёрдая как кирпич и солёная как… зернистую надо было брать. Мама дорогая, 100 грамм – 15 рублей. Однако… да у них в буфете всё в два раза дороже, чем в нашем магазине. Итого: почти семьдесят рублей. На такую сумму неделю можно жить припеваючи. Именно, не по карману она тебе, капитан: а то солёная, да твёрдая. А дорогая потому, что экологически чистая и в крафтовой упаковке».

Выключаю свет, снимаю сапоги, портупею, кладу наган под подушку.

«Душновато».

Долго и упорно пытаюсь опустить заклинившее окно. Наконец оно с трудом поддаётся, вытягиваюсь во весь рост на второй полке. Купе просторное.

«Раскомандовалась, хотя кому как не ей… опыт: всех организовала и расставила по местам в засаду. Ни дать, ни взять – „момент истины“ в июне 37-го».

Мои мысли снова возвращаются к электронному микроскопу.

«Хорошая тематика для Иоффе, точнее для Бори Коломийца: зачах он на установках ионного распыления, надо ему двигаться дальше. Вакуумная система у него почти готова, осталось создать электронную пушку: чертёж, материалы катодов и конструкции у меня есть, остаётся приложить его светлую голову и умелые руки чтобы микроскоп заработал, ведь его давно уже ждут биологи, металлурги, ну и Лосев. Лосев… два года назад он заказал в лаборатории у Вологдина индукционную печку. С тех пор лаборатория превратилась во ВНИИ промышленного применения токов высокой частоты, там стали заниматься скоростной поверхностной закалкой стали: коленвалы для автомобилей и многое другое. Мы уж подумали, что о нашем заказе забыли, ан нет, пришло извещение, что печка готова, но просят зачем-то прибыть заказчика».