Страница 36 из 42
Еще до того, как это письмо прибыло в штаб Гитлера, Кох увиделся с Борманом, который (по словам Бергера) после трехчасовой конференции заверил гаулейтера, что «прикроет» его. Конфликт, который за год стал притчей во языцех в правительственных кругах, наконец зашел в тупик и требовал вмешательства Гитлера.
Голос хозяина
Гитлер, рассудительно подготовленный Борманом, 19 июня 1943 г. принял Розенберга и Коха в своей ставке «Вервольф» близ Винницы в присутствии Бормана и Ламмерса. Хотя протокола этого собрания найдено не было, три разных источника в значительной степени согласуются относительно его хода.
Розенберг начал с ряда жалоб на Коха: по поводу его независимости в действиях, игнорирования директив Розенберга и его частых закулисных переговоров в ставке фюрера. Политика Коха, подчеркивал Розенберг, вызвала непримиримую и широко распространенную враждебность и нанесла непоправимый ущерб как привлечению трудовых ресурсов, так и сельскохозяйственным программам рейха. Кох, со своей стороны, не отрицал ухудшения отношений с OMi. Он был слишком занят, чтобы предоставлять статистические данные сборищу бюрократов в Берлине. Политика Розенберга, утверждал он, противоречила установленным фюрером принципам. Украинцы, как и все остальные славяне, представляли опасность для рейха. Если дать им палец – они откусят всю руку.
Наконец заговорил Гитлер. Признавая, что Кох поступил непорядочно, попросив Розенберга и его агентов держаться подальше от Украины, фюрер все же предположил, что Розенберг сам дал повод для подобных просьб. Более того, «сложившиеся условия вынуждают нас принимать настолько суровые меры, что глупо ожидать политического одобрения наших действий со стороны украинцев». Отказ Гитлера от политических попыток примирения с народом, ранее основывавшийся на нацистской идеологии, теперь объяснялся нуждами Германии в военное время. «Если мы пойдем на уступки, то не сможем больше поставлять в рейх рабочую силу, и экспорт продовольствия в рейх прекратится».
Борман подчеркивал решимость Гитлера поддержать Коха: «Единственная правильная политика – это та, которая гарантирует нам наибольшее количество продовольствия. Поэтому рейхсминистр Розенберг должен прислушиваться к местным ведомствам и их практическому опыту». Розенберг пытался доказать, что бить каждого украинца по голове – не лучший способ обеспечить наибольшее количество продовольствия, но вождь пропустил его слова мимо ушей. Гитлер не собирался нянчиться с «восточниками». Что касается украинцев, то «не следует забывать, что величайший друг украинского народа во время прошлой мировой войны, генерал-фельдмаршал Эйхгорн, был убит самими же украинцами…».
«Кроме того [продолжение протокола Бормана], фюрер не преминул напомнить о том, что украинский и великорусский народы не противостоят друг другу, напротив, Украина является колыбелью России, и украинцы всегда были самыми ярыми сторонниками Великой Российской империи».
Последнее утверждение, гитлеровское преувеличение, коснулось самого сердца мировоззрения Розенберга. Судьба Украины и Великой России должна была быть единой. Взбудораженный Гитлер свалил «сентименталистов» в одну кучу, Розенберга с Генеральным штабом сухопутных войск, его любимым козлом отпущения. Они оба вывели его из себя – но ни один из них не заслуживал такого оскорбления. Ответом Гитлера на кризис на Востоке стала еще большая ожесточенность. «Только слабые генералы всерьез считают, что красивые слова обеспечат нам рабочую силу», – воскликнул Гитлер.
«Если на Украине бьют и расстреливают людей, то следует также помнить, что дома многочисленные немцы были убиты в ходе воздушных налетов. Если на Украине требуется принудительный труд, то следует указать, что и дома тоже немецкая женщина обязана работать, хотя она намного слабее».
Даже по поводу эмигрантов Гитлер сказал Розенбергу, что представители «иностранной расы» не должны работать в его министерстве.
Борман самодовольно молчал. После вынесения вердикта Гитлер ушел. Затем последовал неловкий момент, когда Ламмерс и Борман попытались заставить Розенберга и Коха пожать друг другу руки. Одержавший победу Кох сыграл великодушного чемпиона, но уязвленный Розенберг повернулся к нему спиной. В дурном настроении он прилетел домой, чтобы подготовить бессмысленный меморандум, в котором пытался доказать, что генерал-фельдмаршала Эйхгорна убил великоросс, которому помогали два еврея.
После оглашения вердикта фюрера даже Борман оставил свою привычную сдержанность и перефразировал решение Гитлера для других немецких чиновников: «То, что Розенберг планировал и делал, было решительным промахом [ausgespro-chener Unfug]».
Десять дней спустя Гитлер отправил министру оккупированных восточных территорий письмо, в котором выразил надежду, что в будущем он будет сотрудничать с Кохом. Такое взаимное доверие, по его словам, конечно, исключало «препятствование» Коха постановлениям Розенберга. Розенбергу, в свою очередь, надлежало свести свои директивы к минимуму и не требовать от Коха невозможного. У последнего должна была быть возможность выдвигать встречные предложения, когда ему не нравились проекты указов Розенберга. Всякий раз, когда они не могли бы прийти к согласию, они должны были обращаться к Борману и Ламмерсу.
Фактически Кох теперь стал полноправным министром; он мог не сомневаться, что разрешение споров через Бормана и бесхарактерного Ламмерса лишь приведет к дальнейшим поражениям Розенберга. Другой на месте Розенберга – кто-то более волевой и независимый – возможно, подал бы в отставку. Люди становились в оппозицию Гитлеру и из-за меньших разногласий. Но Розенберг остался: отчасти по инерции, отчасти в тщетной надежде восстановить свою репутацию, отчасти из-за чувства лояльности «до самого конца». Его преданность Человеку [фюреру] и его Делу оставалась непоколебимой.
В ответ на вердикт
Воспользовавшись принятием нового аграрного указа на Востоке, Розенберг совершил поездку по Украине, чтобы предать гласности свою «прогрессивную» политику. В глубине души он, по-видимому, все еще надеялся утвердиться в народном сознании как «анти-Кох», почитаемый вождь. Для Розенберга, привязанного к своим постоянно подвергавшимся бомбежкам кабинетам, поездка стала отдушиной после берлинских перебранок. Три года спустя он с нежностью вспоминал то время: «Все там вырывалось за рамки привычных размеров: кукурузные поля, Таврическая степь, вишневые сады. [Мы] получили сообщения гебитскомиссара о большой работе по восстановлению кустарного руководства и содействию сельскому хозяйству, а также их заботах и пожеланиях… Затем мы посетили [заповедник] Аскания-Нова, рай деревьев и птиц в степи… Вскоре мы сидели в Крыму в прекрасном Ботаническом саду, попивая сладкое вино в прекрасном вечернем настроении… и проезжали через Симеиз, где я провел лето двадцать шесть лет назад…»
Но Кох тоже был там – по пятам Розенберга. Розенберг позже расценил присутствие Коха как «грубость» и попытку «похвастаться» перед гостями, но все было не так просто. В первый же день в Ровно между ними возник спор по поводу земельной реформы. Около Винницы поездка привела к новой перепалке между этими двоими: их кортеж остановился в деревне, где доктор Отто Шиллер, аграрный эксперт, указывал на карте предполагаемую разметку угодий. Внезапно Кох в присутствии местных крестьян воскликнул, что это означало «саботаж» постановления фюрера. Хотя Шиллер возразил, что раздел производился в строгом соответствии с инструкциями, которые Кох сам выпустил годом ранее, тот продолжал неистовствовать по поводу «доброжелателей» и украинцев. В Мелитополе Кох публично объявил в присутствии большой украинской аудитории, что «ни один немецкий солдат не умрет за этих негров». В другой деревне, в которой останавливалась группа, делегация крестьян преподнесла немцам традиционные хлеб и соль; Кох выбил подарки у них из рук и завопил: «Как смеете вы предлагать дары немецкому сановнику!»