Страница 30 из 42
Хотя решение Гитлера было не столь уж резким, оно тем не менее ознаменовало безоговорочную победу Розенберга. Министерство иностранных дел «не должны заботить страны, с которыми мы воюем». Канцелярия Риббентропа лишилась последних крох своего влияния как на оккупационную политику, так и на будущее планирование относительно «пока еще» не оккупированных территорий. 28 июля официальное постановление фюрера подтвердило это решение. «Шаги по подготовке политического направления и организации» всего Востока, оккупированного или нет, «должны предприниматься рейхсминистром оккупированных восточных территорий».
На этот раз Розенберг мог праздновать победу. Это было бы неуместно, не будь его соперником министр иностранных дел. Что еще более странно, Розенберг, постоянный сторонник политики раздела и ангел-хранитель второстепенных национальностей, стал их решительным противником; в то время как министерство иностранных дел, где, по словам сепаратистов, «великорусская традиция» проявлялась сильнее всего, стало представителем независимости различных нерусских групп Советского Союза. Таковой уж была смесь внутренней политики власти, соображений внешней политики и конкурировавших сил – почти никто не обращал внимания на кратковременные смены позиций министерства иностранных дел и ОMi.
На самом деле взгляды Розенберга не изменились. Исходя из его заявлений своим коллегам, а также реакции на последующие выпады в сторону OMi, он остался верен своей первоначальной концепции. Действительно, «Адлониада» была пирровой победой для его министерства, которое отразило выдуманные атаки, но впоследствии проиграло более сильным врагам. Поединок с Риббентропом стал долгожданным антрактом в затянувшемся противостоянии Розенберга с Эрихом Кохом.
Дуэль: акт II
Кох пытался настроить всех своих знакомых против своего заклятого врага Розенберга. Его главным союзником, конечно же, был Борман. Но Кох не пренебрегал никем – ни СС, ни министерством пропаганды. Он «обрабатывал» Геббельса, в частности, через Иоахима Пальтцо, который был представителем Геббельса в Восточной Пруссии и которого Кох взял с собой на Украину.
«Пальтцо, – писал Геббельс в своем дневнике 2 мая 1942 г., – предоставил мне отчет об условиях на Украине. В этом отчете Кох с горестью заявлял о некомпетентности министерства по делам Востока. А именно: министерство строит планы на грядущие десятилетия, в то время как нынешние проблемы настолько злободневны, что их решение нельзя откладывать. Некомпетентность министерства связана с тем, что там слишком много теоретиков и слишком мало людей дела. Каждый начальник секции строит свой отдел в соответствии со своим личным вкусом. Сам Розенберг по природе своей является теоретиком, и совершенно очевидно, что он будет неизбежно вступать в постоянные конфликты с таким видным человеком дела и грубой силы, как Кох».
Во многом замечания Геббельса были справедливы. И все же Розенберг был способен на активные действия – по крайней мере, на бумаге. 13 мая он послал Коху развернутую обличительную речь, что не сильно старался скрывать от тех, кому это было интересно. Это был первый обмен ударами между этими двумя деятелями.
Письмо начиналось с рассмотрения условий на Украине. Недостаток продовольствия и жестокое обращение с военнопленными не могли не восстановить местное население против немцев; к тому же «масштабное недовольство, вызванное поведением различных политических ведомств, – недовольство, которое чревато даже более глубоким психологическим воздействием, чем значительное материальное вмешательство».
Одну за другой Розенберг повторил детали, о которых он рассказывал фюреру во время их последнего разговора. Обращения Коха к украинцам как к «колониальному народу» и «необходимость бить их хлыстом, как негров» стали выражениями, известными «самому широкому кругу украинцев». Далее Розенберг перечислил несколько случаев того, как подчиненные Коха разглагольствовали о порке невинных гражданских и публичном избиении населения. Розенберга особенно возмутило заявление Коха о том, что «украинцы и вовсе не люди, а лишь безобразная смесь», – иногда с присказкой: «Они же все равно всего лишь русские». Для Розенберга это была анафема.
На первый взгляд Розенберг протестовал только против тактики Коха, которая настраивала население против немцев. Его аргументация носила прагматичный характер, а не идеологический. Например, он не возражал против избиения «неполноценных» как такового, но «такие выражения и инциденты наносят вред репутации Германии, в конечном счете усложняют выполнение необходимых в рамках военной экономики задач и все в большей степени уменьшают готовность населения работать».
«Существует реальная опасность того, – писал Розенберг, – что, если население придет к выводу, что господство национал-социализма влечет еще худшие последствия, чем политика большевиков, неизбежным последствием станет возникновение актов саботажа и формирование партизанских групп. Славяне в таких случаях склонны прибегать к заговорщичеству».
Именно славяне, не обладающие сильным государственно-формирующим центром, инстинктивно ожидают порядка и руководства от немецкого правления и будут более охотно подчиняться хорошо выраженному порядку, нежели скверной импровизации и шумному провокационному поведению.
Розенберг раз за разом возвращался к разнице между подлинными взглядами и необходимостью сокрытия оных в целях убеждения, разнице, которая являлась примером разрыва между доктриной Розенберга и подлинно «провосточными» элементами: «Политика управления другими народами заключается не в том, чтобы выкрикивать суровые требования и уничижительные суждения перед теми, кем надо управлять; напротив, даже когда такие суждения имеют место, они ни при каких обстоятельствах не должны доходить до сведения народа…»
Наконец, дойдя до этого внушительного утверждения, Розенберг завершил свою разгромную речь заявлением о том, что все члены восточного корпуса фюрера отныне несут личную ответственность за соблюдение изложенных выше принципов.
Легко представить себе гнев рейхскомиссара, когда он получил письмо. Прошло три недели, прежде чем Кох ответил. Его ответ был столь же длинной и резкой диатрибой. Он с возмущением опроверг утверждение, что население становится «недовольным». Если рейх разочарован «малой полезностью украинского населения», то Кох в этом не виноват; ошибка связана с изначально завышенными ожиданиями Розенберга. Кох утверждал, что трудно было помешать немцам выражать свое глубокое разочарование, даже если их «личные формулировки никогда не шли ни в какое сравнение с выражениями украинцев, работавших в качестве переводчиков для немецких ведомств, пытавшихся в таком тоне вести политические переговоры. Кох не прочь был высмеять Розенберга за то, что тот полагался на украинских осведомителей.
Он правдиво написал, что уже запретил избиение населения, на которое неоднократно ссылался Розенберг, хотя тут же добавил: «Даже сегодня хорошие национал-социалисты, на чьи плечи я вынужден возложить ответственность за обеспечение производства и найма рабочей силы, говорят мне, что невозможно пробудить от природы слабое желание украинцев работать без периодических жестких наказаний».
Точно так же, как Розенберг принял условия Коха в спорах с ним, Кох сделал вид, что согласился с «дифференциацией» Розенберга, лишь для того, чтобы начать свою собственную контратаку. Основа немецкой политики, писал он, заключалась в том, чтобы «отделить украинских славян от большого московского славянского блока и поместить их под немецкое руководство. Поскольку, однако, украинская интеллигенция и эмигранты, от влияния которых ваши посредники, по-видимому, не застрахованы, видят эту цель по-своему… здесь имеет место расхождение во мнениях, в котором я вижу причину многих выпадов в адрес моей политики».
По его мнению, было только две цели, которые оправдывали его усилия, цели, о которых он бесконечно твердил в течение последующих двух лет: наладить сельскохозяйственное производство и наем людей на работы для рейха. Военные нужды стояли превыше всего, и поэтому, заключил Кох, «я прошу вас, господин рейхсминистр, не усложнять выполнение этих задач необоснованными нападками на мою политическую работу… Я также прошу вас не подрывать мой авторитет, рассылая указы, содержащие критику моей работы, подчиненным мне или полностью независимым от меня органам».