Страница 9 из 14
Мой персидский друг Багир Насир Салами, выполняющий роль переводчика совместно с Абольхасаном Банисадром, членом Исламского революционного совета, попросил меня надеть чадру для большей уверенности – сквозь пальто все же немного проступают формы моего тела… По его совету я сняла также лак с ногтей на руках и ногах. Он согласился, чтобы я слегка подкрасила веки в каштановый цвет. Но он колебался: не покажусь ли я слишком смелой, не сочтет ли имам меня чересчур накрашенной?
Багир очень взволнован. Он потеет от волнения. Невероятно, но даже Банисадр взволнован. Он тоже потеет. Оба в течение нескольких лет жили и учились в Европе: первый – во Флоренции, второй – в Париже; они знакомы с имамом, и, однако, оба взволнованы».
Разутых гостей ввели в комнату, где должна была проходить беседа, – голые стены, плюшевый ковер, чтобы сидеть на нем, поджав ноги, и больше ничего. Когда вошел Хомейни в чалме и в длинной рубашке, персидские друзья Фаллачи склонились, чтобы поцеловать ему руку.
«Предо мной предстал глубокий старик, – вспоминала Ориана Фаллачи. – Вблизи он не вызывает страха. Может, потому что у него столь усталый вид и мистическая печаль меняет черты его лица? Или мистический гнев?
Я почти с симпатией рассматриваю его белую, льняную бороду, его влажные и чувственные губы, губы человека, с трудом подавляющего искушения тела, его большой волевой нос, смотрю в его ужасные глаза, в которых светится вся его вера, та вера, при которой нет места сомнению».
– Имам Хомейни, многие говорят о вас, что вы – диктатор. Что вы на это ответите? Вас это печалит? Или вам это безразлично?
– С одной стороны, это мне прискорбно слышать. Мне больно это слышать, так как несправедливо и негуманно называть меня диктатором. Но, с другой стороны, мне это безразлично, так как знаю, что мои враги распространяют обо мне всякие злобные инсинуации. Те, кто служит сверхдержавам, источают против меня яд, клевещут…
– Однако вы страшите людей. И страшит эта приветствующая вас толпа. Что испытываете вы, слыша днем и ночью их выкрики, зная, что они выстаивают часами, чтобы увидеть вас хотя бы на одно мгновение?
– Я радуюсь этому. Их приветствия – лишь продолжение крика, изгнавшего узурпатора. Хорошо, что они продолжают бурлить. Враги не исчезли. Надо, чтобы они оставались пылкими, готовыми идти и снова атаковать. И затем, их любовь – подлинная.
– Любовь или фанатизм, имам? У меня сложилось впечатление, что речь идет о фанатизме, притом самого опасного толка: фашистском фанатизме. Многие усматривают появление фашистской опасности сейчас в Иране, говорит, что здесь набирает силу фашизм.
Хомейни возразил:
– Фашизм не имеет ничего общего с этим, равно как и фанатизм. Повторяю, люди выкрикивают приветствия, потому что любят меня. А любят они меня, ибо чувствуют, что я хочу им добра, действую ради их блага, то есть с целью претворения в жизнь заветов ислама. Ислам – это справедливость… Фашизм был бы возможен в Иране лишь в случае возвращения шаха, что исключается, или в случае установления коммунизма. Но приветствия в мой адрес означают, по-моему, их любовь к свободе и демократии».
– Поговорим тогда о свободе и демократии. В одной из ваших первых речей в Куме вы сказали, что новое исламское правительство гарантирует всем свободу мысли и выражения мнений. Включая коммунистов и этнические меньшинства. Но это обещание не было сдержано. Сегодня вы говорите о коммунистах, что они – «дети сатаны», а вождей восставших этнических меньшинств называете «злом на Земле…».
Хомейни сказал:
– Может быть, вы хотите, чтобы я позволил устраивать заговоры, которые привели бы страну в состояние анархии и хаоса? Отвечаю: я терпел, мы терпели в течение пяти месяцев тех, кто мыслит не так, как мы… И мы поняли, что они используют нашу терпимость для того, чтобы саботировать наши мероприятия, что они желали не столько свободы, сколько возможности заниматься подрывной деятельностью. Когда мы обнаружили, что вдохновляемые старым режимом и чужеземными силами, они стремятся с помощью заговоров и всеми иными средствами уничтожить нас, тогда мы заставили их замолчать, чтобы предотвратить новые беды.
– Закрыли оппозиционные газеты, например. В той же речи в Куме вы сказали, что быть современным – означает предоставить людям право на выбор и критику. Однако либеральная газета «Аяндеган» была закрыта. Как и все левые газеты.
Хомейни заявил:
– Эта газета участвовала в заговоре, о котором говорил. Она получала связи с сионистами, получала от них указания о том, как лучше всего нанести удар родине… Мы заставили их замолчать… Эти действия не направлены против свободы. Так поступают всюду.
– Нет, имам, не повсюду. Как вы можете называть врагами левых, которые столько боролись, столько страдали?
Ориана Фаллачи имела в виду, что аятолла сурово расправлялся с недавними союзниками, с теми, кто выступал против шаха.
Хомейни возразил итальянской журналистке:
– Никто их них не страдал и не боролся… Вы недостаточно информированы. Значительная часть левых, о которых вы говорите, была при шахском режиме за границей…
– Извините, имам, но я хочу быть уверенной, что правильно вас поняла. Вы утверждаете, что левые не имели никакого отношения к изгнанию шаха? Даже те левые, из числа которых было столько заключенных, столько убитых?
Хомейни отрицал:
– Они не сыграли никакой роли. Они никак не содействовали революции. Некоторые из них боролись, но боролись единственно лишь за свои собственные интересы… При шахе левые были против нас, как они против нас и сейчас, их враждебность к нам была даже большей, чем их враждебность к шаху… И неслучайно левые находятся у истоков всех нынешних заговоров. По-моему, речь идет даже не о подлинных левых, а об искусственных левых, поддерживаемых американцами.
– Левые, «сделанные в США», имам? – поразилась Фаллачи.
– Да, – подтвердил Хомейни. – Левые, созданные и поддерживаемые американцами с целью клеветать на нас, саботировать наши мероприятия и уничтожить нас.
– Как вы считает, те, кто погибал тысячами, десятками тысяч, за что они отдавали свои жизни? За свободу или за ислам?
Хомейни ответил:
– За ислам. Народ боролся за ислам. А ислам означает все, в том числе то, что у вас называется свободой и демократией.
Ориана Фаллачи спросила, куда идет Исламская республика Иран – мир этого не понимает.
– Если вы, иностранцы, не понимаете нас, то тем хуже для вас, – ответил Хомейни. – Во всяком случае, это вас не касается. Наш выбор вас не касается. Если же некоторые иранцы не понимают, то тем хуже для них. Значит, они не поняли ислама.
– Зато они хорошо поняли нынешний деспотизм духовенства. В конституцию вставили статью, согласно которой главой государства должно быть лицо, наделенное высшей духовной властью, то есть вы, и окончательные решения должны принадлежать тем, кто хорошо знает Коран, то есть духовенству. И точка.
Хомейни объяснил:
– Поскольку народ любит духовенство, доверяет ему, хочет быть руководимым им, то лицо, наделенное высшей духовной властью, осуществляет функции главы государства или правительства, чтобы страна не отходила от Корана. Согласно принципам ислама, пять знатоков ислама способны осуществлять принципы правосудия…
– Хорошо, перейдем к правосудию, осуществляемому духовенством. Поговорим о сотнях расстрелянных после вашей победы в Иране. Одобряете ли вы то, как проходили процессы – без адвокатов и без права на апелляцию?
– Вы там, на Западе, не знаете, кто были эти расстрелянные, или делаете вид, что не знаете. Речь идет о людях, которые принимали участие в убийствах и пытках… Мы дали им право защищаться. Они могли говорить в свою защиту все, что хотели. Но когда виновность была доказана, то какая нужда в апелляции? Мой народ не задает вопросов, какие задаете вы…
– Но я имела в виду не палачей из САВАК. Я говорила о людях, которых судят за прелюбодеяние, за проституцию, за гомосексуализм. Расстреливать женщину, которая изменяет своему мужу, мужчину, который любит другого мужчину… Это, по-вашему, правосудие?