Сделка

Майло Рэмси проследил взглядом за полетом фотографии, замер на минуту, напряженно рассматривая её, а потом порывисто наклонился и поднял. Он положил снимок на плотно скованные между собой ладони, медленно поднял голову и перевел взгляд на Блэка.

Когда он заговорил, в его голосе больше не было прежней наглости, только хриплая слабость:

— Она жива?

Блэк промолчал. Что-то животно требующее мести подтолкнуло его — пусть совсем на короткое мгновение — оставить Рэмси в ужасном непонимании. Внешне тот казался по-прежнему нарочито расслабленным, самоуверенным, непробиваемым. Вот только в том, как смотрели глаза, что-то разительно изменилось. Уилер прицельно попал в гнилую сердцевину.

— Она жива?! — взревел Рэмси. Его руки напряглись, из-под короткого рукава футболки вниз к плотно обхватившим запястья наручникам прокатилось вздыбливающее мышцы и вены напряжение. Пальцы сжались и между ним с едва слышным глянцевым скрипом смялся снимок.

— Не разыгрывай комедию, — выплюнул Блэк. — Зачем ты её убил?

От звучания последнего слова — так неочевидно данного ответа — по лицу Майло пробежала темная тень, он сморщился, будто и сам получил сильный удар, дернулся на стуле, порывисто наклонился вперед. Развернул скомканную фотографию, коротко заглянул в неё и покачал головой.

— Это какая-то хуета, — проговорил он тихо. — Полнейшая дичь. Ты паришь мне хуйню, детектив. Ты не из убойного. Это злоебучая подстава!

На долю секунды Блэк оказался в замешательстве. Уж не рассказала ли ему Алексия о предстоящей операции? Но что тогда?

— Верно, — кивнул Уилер. — И я здесь не для допроса. Я пришел только посмотреть тебе в глаза и понять, за что. Потому что ты прав. Она чертовски красивая баба. Была красивой.

Майло вскинул взгляд, снова сминая фото.

— Я не делал этого. И ты знаешь это. Выпусти меня. Я найду и разберусь с тем, кто это сделал. Ты же понимаешь, что я справлюсь быстрее и надежнее вас.

Уилер промолчал. В этом была доля своеобразной, горькой правды. Блэк был уверен, что, достаточно растравив Рэмси и спустив с поводка, мог им одним вычистить Ливерпуль от парней Джошуа и самого Гранта — ведь именно его собирался выставить виновным в жестокой смерти Алексии. Но заливать город реками крови, да ещё и пущенной почти настолько же ненавистным Блэку человеком, как и сам Джошуа, он не намеревался. Ему нужны были надежные, правомерные, подходящие для суда, не перекрываемые дорогими адвокатами козыри.

Он демонстративно протяжно вздохнул, прихлопнул по спинке стула, на который опирался и выпрямился, готовясь уйти.

— Когда это случилось? — спросил Рэмси.

— Её нашли сегодня утром.

— Где?

— Недалеко от больницы «Клаттербридж».

— Что с пацаном?

— Им занимаются социальные службы.

***

Двое офицеров отвели его обратно в камеру. Кто-то из них грубо толкнул Майло прямо в стену, приказывая отвести в сторону руки, снял наручники и снова коротко ударил между лопаток.

— Шагай в камеру, подонок! — прозвучало резкое ему в спину.

Рэмси, едва ли не впервые в жизни безразличный к тому, чтобы в ответ на грубость упрямо взбрыкнуть, послушно шагнул внутрь цементной коробки. За ним гулко закрылась тяжелая металлическая дверь.

В глазах ощущалось подлое жжение. Майло дважды моргнул, пытаясь прогнать его, но вместо этого только отчетливее увидел перед собой в мясо разбитое лицо прокурорши.

Как, блядь, так получилось, что её достали? Кто? Зачем? Куда делся ебучий Мозес, тупоголовая скотина, у которого были всего две задачи: отчитываться о движениях Грин и при необходимости заслонить её собой?

Каким же охуенно тупым был сам Майло — подозревал Гранта в скользком шевелении за его спиной, знал о том, что он накинул своим поганым глазом на Алексию, и всё равно ослом упрямо продолжал уговаривать себя, что ошибался, что накручивал себя на пустом месте.

Он подвел её. И объебал себя. Столько лет знал её, столько времени мог с ней провести, но не был в состоянии прежде рассмотреть в ней ту, которую узнал в последний месяц. Её мелкому пиздец как не повезло — никого не осталось. Чего стоила его борьба за жизнь, если победа пришла со смертью бабки и мамы? За ним нужно будет присмотреть, помочь ему. Но держать подальше от всей это гнилой хуйни, которой Рэмси сам занимается. Он всегда был далек от детей, но с пацаном Алексии всё было иначе — Майло был перед ним виноват. Это он отнял у мелкого маму. На нее напали один раз, и он не выучил урок. На неё напали снова, и на этот раз возможности исправить ошибку не осталось. А ведь он — сука, сука! — ей обещал.

Под коленями будто полоснуло ржавым ножом, Рэмси грузно рухнул на пол и закричал. С такой болью, таким ощущением зияющей внутри него черноты опустения, с такой острой ненавистью, которых прежде не мог даже представить. Он кричал, пока в горле не засаднило, а в легких не закончился воздух. А затем вскочил с колен, шагнул к стене, наполовину покрашенной в темный, и до кровавых следов на облупившейся краске колотил её, сжав зубы, игнорируя острые вспышки боли в костяшках, рыча, будто бешенный зверь.

Он убьет Гранта, он убьет каждого, кто станет на пути: приведших его сюда копов, Уилера, своих же поставленных в оборонительный заслон перед Джошуа людей. Он уничтожит каждого, а потом утопит могилу Алексии в крови, восполняя каждую каплю, которую с неё выбили.

========== Эпилог. ==========

В Данди зима пришла ещё в середине ноября, она начала настойчиво появляться на улицах комками грязного снега, смешивающегося подошвами и колесами машин во влажную скользкую массу. Но Оливера ни чавкающая под ногами размокшая почва, ни пронизывающий влажный ветер, ни низкие, наползшие со стороны моря тучи, обещающие новый, остро метущий снегопад, не пугали. На заднем дворе их дома цвета пряника, одного из десятков похожих в пригороде, соседствующим с аэропортом, отчего порой в окнах мелко дребезжали стекла, а гул реактивных двигателей, казалось, доносился из соседней комнаты, он сосредоточено дорабатывал последние детали перед запуском самостоятельно сделанной модельки самолета.

В новом доме было на две спальни больше, чем им требовалось, и увидев их ещё совершенно пустыми, а оттого создающими впечатление бескрайнего простора, Олли заявил, что теперь-то у них было место, чтобы завести собаку. Потому под ногами у Оливера, взбивая лапами налипающую на шерсть комками грязь, вертелся их новый член семьи — взятый из приюта, ласковый и постоянно голодный Арахис.

Кроме его настойчивого присутствия и шотландской погоды, заметно более резкой, чем в Ливерпуле, приходилось свыкаться ещё с бесконечным перечнем новых вещей и людей в их жизни. Так, например, Алексия даже шесть месяцев спустя не могла привыкнуть к Клер Гиллис. А ведь именно это имя значилось напротив её собственной фотографии в водительских правах и преподавательском удостоверении. Кабинет в прокуратуре сменился лекционными залами факультета общественных наук университета города Данди.

Многое изменилось, и главной, самой радостной переменой было, конечно, выздоровление Олли. В онкологическом отделении местной больницы они продолжали чутко следить за его здоровьем, и результаты обследований воодушевляюще повторяли одно и то же — полная ремиссия.

Свой девятый день рождения Оливер встретил уже в этом доме, вместе с Алексией и едва удержанным в секрете жалобно скулящим свертком подарка. Августовский день выпал дождливым, и Оливер, ещё не успевший посетить местную школу и не перезнакомившийся с соседскими детьми, захотел провести этот день дома, играя с новоприобретенной собакой. Грин немного задело за что-то болезненно отозвавшееся внутри то, как он пугливо держался их жилища, перенеся эту привычку из ракового прошлого. И хоть теперь чувствовал себя исключительно хорошо, продолжал тяготеть к чему-то спокойному, домашнему, тихому. Алексия не боролась с этим, хоть и пугалась порой того, что этот тяжелый отпечаток болезни мог искривить восприятие жизни Оливером. Но всему было своё время, уговаривала она себя. Пока и сам дом, их новые условия жизни, их лишенные боли будни были чем-то новым и познавательным.