Страница 30 из 33
Рассказ называется: «Ты взвешен на весах». Да, через себя не прыгнуть, но мечту о прыжке терять нельзя. Это главное.
6.8.83. …Был у Гранина. Он пишет роман о Петре, считая, что все до него (нет, не подчеркивая превосходства) разбивались. И Мережковский (не назвал), и Толстой, и др. Роман, кажется, из повестей, с какой-то единой нитью, с озарением, с идеей. О Бурсове говорит с осуждением, он запутался в Пушкине, вот у него идеи не было, а он взялся. Была, видимо, идея у Гордина[312]. Вот и у вас была идея – и вы написали, это интересно.
А так говорить с ним трудно, почти невозможно. Он больше молчит и слушает.
12.7.84. Гулял с Граниным. Он помнит, что когда говорили о будущем, кто останется в памяти человечества, то Фадеев сказал:
– Только Ильф и Петров и останутся.
Это тогда, когда их не издавали.
Я сказал, что это из‐за юмора. У юмора особые права.
Гранин сказал, что кто останется навсегда – тайна. Иногда даже не решает уровень писателя.
– Вот Зощенко устаревает. Мы зря взялись издавать четыре тома, хватило бы трех.
(Любопытно, что сам он взял четыре тома – и не отказался, как Федор Абрамов).
– Лучшие рассказы не могут устареть у Зощенко.
– Лучшие – да. Но и пьесы.
Он назвал пьесу, которую я забыл.
– Великолепная.
Нужно мне поглядеть в двухтомнике.
Гранин шел от Шауро, здесь он гуляет по берегу.
– Хороший человек, любит музыку.
– А литературу?
– Нахера ему ваша литература.
– А ваша?
– Тоже нахера.
25.7.84. Прочитал «Тринадцать ступеней» Гранина – очень хорошие воспоминания о Паустовском «Чужой дневник». Ощущение первого для страны прикосновения к свободе, но… еще под контролем.
Умение видеть неспешно, без бега, – больше, больше, – а что от этого остается, не ясно. Видеть, как говорил Зисман, около себя, не путешествуя, думая, оценивая по детали.
Я иногда не могу вспомнить места, которые фотографировал… Да, путешествуем мы для себя, открывая себя и через себя – других.
Когда-нибудь попробую все-таки написать свою заграницу, написать через знакомых и самого себя.
«Отец и дочь» – о «Станционном смотрителе». Авторитарное литературоведение, школьное, что абсолютно чуждо жизни. Маленький человек Вырин несчастен из‐за счастья дочери. Он спивается, не может простить ее нелюбви к себе. Деньги берет, уходит, гибнет.
Пушкинисты видят социальное зло, а оно-то биологическое, ибо Пушкин вне времени, он мыслит, как великий врач.
Гранин улавливает это здесь – и полностью повторяет пушкинистов в «Медном всаднике».
Замечательная аналогия со знакомым, который консервативный пушкинист и нормальный отец, переживающий из‐за измены дочери.
Любовь эгоистична, она чаще требует жертвы, счастье делает человека глухим.
Вырин пьет, так как не находит эквивалента, ему было бы легче, если бы несчастье Дуни вернуло бы ее ему, дало бы ему право попрекнуть, унизить, возвыситься, сказать: «Я был прав. Я умнее. Я больше понимаю в жизни. Я старше». А Дуня тоже эгоистична, она любит и глуха к отцу, что, кстати, ее и спасает.
3.3.85. …Вечер Абрамова[313], прошло три дня, а уже речь его восстановить трудно, – это запись на его шестидесятилетии[314]. Он говорит о себе, как о счастливом человеке: «Мне повезло, что я дожил до шестидесяти лет и кое-что успел сделать, а мои погодки давно лежат в земле, были среди них очень талантливые люди. Мне повезло, что я родился в деревне. Мы все, весь народ вышел из деревни. Мне повезло, что меня сильно били, и было радостно, когда моя правда оказывалась правдой всех людей наших».
Очень сильное впечатление производят его дневниковые записи. У него были огромные планы. Он написал уже 18 глав «Чистой книги». Чистая, потому что исход, потому что человек рождается чистым, и еще – аналогия с берестяной книгой Аввакума, написанной в тюрьме. Это тетралогия, охватывающая огромный период жизни, от 1905-го до 1920-го. Он молился перед операцией: «Чистая книга», дай мне тебя закончить!»
Вторая его книга – это роман автобиографический «Жизнь Федора Стратилата». Сам он стал Федором случайно. Поп нарек его по святцам Паисием, а мать взмолилась, пусть будет иначе, рядом посмотри. И поп нашел имя «Федор». Это дало право Абрамову пошутить, что он жизнь начал в борьбе.
И третья книга: «Повесть об Анне Яковлевне» – это книга о народной сказительнице, ищущей утешения в слове. «Вначале было слово». Он много ходил, плыл на плоту по Северу, посещал места, знал старух, которые знали людей, о которых он писал.
Он стал записывать в 60‐м и двадцать лет вел такие записи для «Чистой книги».
Крутикова[315] говорила, что «Чистая книга» – о гражданской войне на Севере. На плоту он прошел от Выи до Нетомы, это путь отряда Щенникова[316].
Нет, я ошибся. «Повесть об Анне Яковлевне» – это дневник старой женщины, обращающейся к внуку, их спор, сравнение двух жизней.
Интересно, что для «Чистой книги» он иногда использовал споры современных интеллигентов. Он эти споры отдавал своим персонажам – ссыльным, живущим в деревне, и теперь иначе начинающим понимать свою жизнь.
Из речи Гранина:
– Двадцать лет назад в Союзе выступал маститый критик. Он говорил о губительной для искусства функции телевидения, которое предлагает людям эрзацы. Он говорил, что телевидение – это путь к отчуждению, оно лишит нас общения с кино и театром, что это искусство пассивное.
И вдруг, когда все согласились молча, встал Абрамов. Он говорил вначале хмуро, затем азартно и зло. И стало стыдно за свое предыдущее согласие. «Да, – говорил он, – телевидение нужно селу, как хлеб. Оно приобщает людей к культуре».
Он умел услышать народную боль. «Кто живет без печали и гнева / Тот не любит отчизны своей»[317]. В нем не было народнического умиления перед народом, его боль была смешана с суровой требовательностью к происходящему. Это чувствовалось и в статье в газете – обращении к землякам, где он говорит о том, как они плохо работают, как это опасно для здоровья народной души[318]. Герцен говорил: «Писатель – это не врач, а боль»[319]. Таким был Абрамов.
12.7.87. Гранин раздумывает о вечности, сколько будет жить его роман («Зубр»), а по мне это не так важно. Главное, цель сегодняшняя выполнена – появилось имя Зубра, объявлено его крупное дело, он ожил и что-то дал нынешним людям, а это уже много. Я бы никогда не стал думать о будущем (в смысле славы), все мы – литература сегодняшнего дня.
Сказал, что Лигачев[320] не отдает культуру, не хочет с ней расставаться. Это худо. То, что он поддержал Бондарева и Пушкинский театр[321], очень печально.
Рецидив страшен, не дай бог. Живем большой радостью свободы, а может, мгновениями свободы.
Говорили об истории. Он сказал:
– Написать бы все как было. Люди голодали, сажали тысячами, а народ пел: «Широка страна моя родная». Дунаевский сочинял победные марши, а дома были коммунальными квартирами, стояли в очередях за хлебом, в Тюмени и теперь нет сосисок, а тогда… Здесь девочка из Саратова удивляется колбасе.
Про «Зубра» сказал, что всегда записывает интересные разговоры, не думая – зачем.
…Гранин был у Соловьева[322], просил об обнародовании Ленинградского дела (Попков)[323]. Соловьев ждал личной просьбы, а ее не было. Гранин сказал, что Соловьев читал все его книги.
312
Речь о документальной повести Я. Гордина «Гибель Пушкина» (впервые была опубликована под названием «Годы борьбы». Л., 1974).
313
Вечер в Белом зале ленинградского Дома писателей был посвящен второй годовщине со дня смерти Абрамова.
314
На вечере показывали запись выступления Абрамова на его шестидесятилетии, которое отмечалось в том же Белом зале.
315
Крутикова-Абрамова Л. В. (1920–2017) – вдова Ф. А. Абрамова, филолог, мемуарист. Жила в Ленинграде-Петербурге.
316
В сентябре 1918 г. штаб Красной армии направил на Пинегу отряд под командованием А. Щенникова в количестве 60 человек для противостояния частям Белой армии.
317
Строки из стихотворения Н. Некрасова «Газетная» (1865).
318
В 1979 г. в газете «Пинежская правда» Абрамов опубликовал открытое письмо к землякам «Чем живем – кормимся». Письмо было перепечатано в «Правде» с сокращениями, сделанными без ведома автора.
319
Неточно: «Мы вовсе не врачи, мы боль».
320
Лигачев Е. К. (род. 1920) – государственный и партийный деятель, член Политбюро в 1985–1990 гг.
321
Творчество писателя Ю. Бондарева и искусство Пушкинского театра воспринимались как последние очаги консерватизма и антитеза перестройке.
322
Соловьев Ю. Ф. (1925–2011) – государственный и партийный деятель, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС в 1985–1989 гг.
323
Попков П. С. (1903–1950) – государственный и партийный деятель, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), один из главных фигурантов «Ленинградского дела», по которому был расстрелян.