Страница 27 из 33
Что было бы, если бы в шестьдесят девятом году кто-то выступил с чем-то подобным! Одна эта идея обрушила бы все советские догматы. Конечно, Гранин сейчас вряд ли рискует. Он объясняет это молодому коллеге, но пишет все же иначе.
В записях отца подобных высказываний два. Это – о человеческом роде, и еще одно, о котором речь впереди. Чаще всего вслед за утверждением следует уточнение. Вот он спрашивает: «Зачем вы заключаете договор?», а потом себя поправляет: «Нельзя на это идти, когда есть деньги» (запись от 9.2.74). Так и в другом случае: «Попробуйте не печатать, когда это возможно…» (запись от 21.8.72). Тут опять предлагается быть смелым, но при определенных условиях.
Не надо быть фрейдистом, чтобы угадать общую идею. Даниил Александрович объясняет принципы жизни в литературе. Причем всякий раз говорится о деньгах. Когда они есть, то решительность кажется ему оправданной.
Примеров достаточно. Начиная хотя бы с его «внутренней рецензии» на рукопись Зощенко[289]. Молодой автор, недавно вступивший в Союз писателей, подкрепляет свой вывод о том, что книга может быть издана, ссылкой на Ленина, оценившего белоэмигранта Аверченко[290].
Значит, все непросто с его директивностью. Это была категоричность до известной степени. Когда Даниил Александрович достигает предела, то сразу дает обратный ход.
Кстати, Гранин еще раз поучаствовал в биографии Зощенко. На сей раз посмертной. Сейчас он был не скромным рецензентом, а членом редколлегии собрания сочинений писателя.
Когда он говорил отцу: «Мы зря взялись издавать четыре тома, хватило бы трех» (запись от 12.7.84), это было не частное мнение. Судя по тому, что в 1986–1987 годах вышел трехтомник, его точка зрения возобладала.
Это опять к вопросу об оговорках. Зощенко он позволяет три тома, а себе четыре. Уж не говоря о том, что в недалеком будущем у него будут пять и даже восемь.
К неоднозначным решениям следует прибавить упомянутую закрытость. Иногда он высказывался так, что хотелось спросить: вы действительно так думаете или просто не желаете говорить?
Вот он рассказывает, что был в Германии «много раз. Мне она понравилась… очень высокий уровень, хорошо строят, много, главное, строят» (запись от 9.6.69). Ясно, что комплимент, который подошел бы спальному району Ленинграда, скорее не проясняет, а затемняет.
Или такой случай. Тут ситуация почти крайняя. Правда, достаточно небольшого толчка – и Гранин меняет тон. Надолго ли? Хотя бы о нескольких минутах существования на одной волне можно сказать уверенно.
Даниил Александрович возвращается по рижскому взморью от партийного босса Шауро[291]. «Хороший человек, любит музыку», – говорит он. Вот она, типичная фраза-заглушка. Смысл ее такой: отстаньте, больше ничего не скажу. «А литературу?» – подначивает отец, и Гранин включается в игру (запись от 12.7.84).
Или такой разговор с журналисткой: «Вам Шушенское понравилось? – Нет. – Как? Там же Ленин жил! – Ну, ему тоже не нравилось» (запись от 21.4.70). Этот диалог как в капле воды отражает устройство советского текста. Он не позволяет немотивированности. Если вы отошли от правила, то извольте сослаться на авторитет.
Еще смелость заключается в фамильярном «ему». Конечно, и тут нет особой опасности. Это обращение вполне соответствует представлению о вожде как о близком и родном человеке. Если даже мы не произносим его имени, все равно ясно, что это о нем.
Каждый записанный отцом разговор можно рассмотреть так. Лишь однажды Даниил Александрович начал долженствованием: «Сеня, вы не должны…» и не завершил оговоркой (запись от 20.4.82). Речь о поступке литературоведа Бурсова, подло наябедничавшего на коллегу[292]. Видно, это тот редкий случай, когда Гранин не допускает вариантов.
Чтобы быть до конца точным, следует сказать, что есть еще одна подобная фраза. Конечно, лучше бы ее не существовало, но что поделать, если она есть.
Вышло так, что история с Иосифом Бродским разворачивалась в его бытность главой Ленинградской писательской организации. Эта тема не раз обсуждалась. К тому, что уже известно, хотелось бы добавить воспоминание.
Многие помнят хорошего писателя Израиля Моисеевича Меттера[293]. Всю жизнь он описывал небольшой поселок, в котором сразу узнавалось место, где находилась его дача. Впрочем, он не изменял не только родному Сосново. Имел привычку не подавать руки тем, кто этого не заслуживает, и поддерживать тех, кто в этом нуждается.
Меттер говорил много раз возникавшему на этих страницах Фреду Скаковскому, что сперва позвонил Даниилу Александровичу: «Данила (так он его называл)! Надо парню как-то помочь», а в ответ услышал, что лесоповал ему будет на пользу[294].
Вот что всплыло у него в памяти: лесоповал! Лес валили арестованные по пятьдесят восьмой статье. Будущего нобелиата тоже не ждало ничего хорошего, но все же он мог рассчитывать на работу на тракторе и в коровнике.
Выходит, Гранин еще добавил Бродскому срок. Ответил Меттеру так, что дальнейший диалог был исключен.
Следующее событие совсем незаметное, но прежде всего нас интересует стилистика. Как уже сказано, его разговоры и действия имели сходство с гнущейся проволочкой. Тут важен любой поворот.
Отца не с первого раза приняли в Союз писателей. Это как раз те годы, когда Гранин возглавлял писательскую организацию. Так что Даниил Александрович поневоле принял участие. Даже звонил отцу домой, чтобы сообщить промежуточные результаты.
Хорошо, что Гранин демократичен. Сколько есть начальников, которые общаются только через секретарей. Правда, о чем он спешил рассказать? О том, что не только не поспособствовал приему, но его затормозил. Когда один из участников заседания сказал, что не читал претендента, обсуждение сразу перенесли (запись от 24.3.72).
Как видите, Даниил Александрович чаще всего осторожен. Почему так – объяснил он сам. На слова отца: «„Искатели“, „Иду на грозу“ подразумевают элементарную жизнь» он ответил: «Наша жизнь не только элементарна, она бесконфликтна и внедраматична. Отсюда и недостатки литературы» (запись от 9.7.77). Это означает, что не мы творим жизнь, а она нас. Соответственно, по своему подобию она создает литературу.
Как тут не процитировать: «Лучше этого дня не напишете» (запись от 21.4.70). Применяя эти слова к нашему разговору, можно сказать, что зеркало отражает ровно то, что существует в реальности.
Если прибавить высказывание о человеческом роде, то станет ясно, что Даниил Александрович был настроен крайне скептично. Схемы советской литературы он объясняет тем, что жизнь ничем не лучше. Раз наше существование мелко и полно условностей, то почему книги должны быть глубоки?
Когда перестройка только набирала обороты, кто-то придумал определение: «уровень правды». Подразумевалось, что тут не один-единственный уровень, а вроде как несколько ступеней. С каждым шагом мы приближаемся к цели.
До поры до времени Даниил Александрович двигался так. В своих текстах он что-то открывал, а значит, поднимал «уровень», но что-то и упускал. Как и в записанных отцом разговорах, сказанное и утаенное здесь одинаково важно.
Вот о чем название его книги 2010 года: «Все было не совсем так». Это поздний Гранин поправляет себя раннего, добавляя и уточняя пропущенное.
Об этом, характеризуя Даниила Александровича, скорее всего, говорил Д. Лихачев: «Это отчаянный солдат, который первым бросается на разминированное поле» (запись от 30.12.93). Дело тут не в личных отношениях (хотя какая-то кошка тут точно пробежала) – правильнее говорить о существовании разных типов художников.
289
Во многом благодаря этой рецензии в издательстве «Советский писатель» вышла первая после Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» книга Зощенко «Избранные рассказы и повести. 1926–1956» (Л., 1956).
290
Ленин В. И. Талантливая книжка // Правда. 1921. 23 ноября.
291
Шауро В. Ф. (1912–2007) – государственный и партийный деятель, в 1965–1986 гг. – заведующий отделом культуры ЦК КПСС.
292
См. примеч. 1 на с. 101. Отношения отца с Бурсовым начались со взаимной симпатии. Передо мной надпись на публикации журнала «Звезда» одной из частей «Личности Достоевского»: «Дорогому Семену Борисовичу Ласкину, нашему милому доктору, при том пишущему настоящие романы, а не какие-то гибриды…» (у книги Бурсова был подзаголовок: «роман-исследование»). Дружба продолжалась до тех пор, пока отец не занялся биографией, а Бурсов – творчеством Пушкина.
293
Меттер И. М. (1909–1996) – писатель, сценарист. Автор повестей и рассказов, которые можно отнести к «чеховской школе». В конце жизни неожиданно получил мировую известность – его роман «Пятый угол» был переведен на семь языков и удостоен итальянской премии «Гринцане Кавур» (1992). Помимо участия в деле Бродского, следует отметить его поведение во время погромного собрания писателей, на котором разбиралось «дело» Зощенко, – он (вместе с драматургом А. Володиным) аплодировал выступлению писателя. Жил в Ленинграде-Петербурге.
294
Запись разговора с Ф. Скаковским по скайпу от 17.3.18.