Рабимая

– Успокойся, Виталий, не тревожь тени Блока.

Поэма «Двенадцать» нам служила уроком,

Что дважды в реку никому не войти –

В ней вода поменялась и теченья пути.

Наш Совет больше суд в «двенадцать» присяжных,

На какой приглашают людей самых разных.

Мы, конечно, не «разные», да и цели другие –

У лебедя в песне намеренья благие.

Виталий, не дрейфь, заседай рядом с Юрой,

Тряхнём напоследок сединой шевелюры.

Друзья, сейчас перед вами предстанет поэт

Рыцарь без страха, балтийский валет.

Он заочно учился в Литинституте,

(По мне такая учёба не учёба по сути).

Мастер-левша по фамилии Старк.

Пауль, поправляй, если что-то не так.

Мы с ним общались один месяц в год

На зимней сессии в солнцеворот,

И подружились. Открытость души

Всегда ищет общения, как её не глуши.

Посредником служил тот же пинг-понг,

Нас теннис сближал больше, чем кто-либо мог.

Левше за игрой я как-то задал вопрос:

«В Европе на «реализм» почему упал спрос?

Где смена Флоберу, Золя, Мопассану,

Прорицателям Генриху, Томасу Маннам?»

Гость тогда отшутился: «Фрукт не дозрел»,

Сегодня нам скажет: «Фрукт переспел».

Пауль, поведай, как жил в эти годы,

Как прошлись по тебе девяностых невзгоды?

– Искандер, ты из хитрюг, каких поискать:

Заведёшь в книжный лес, где легко потерять

Вехи, засеки, направленья, просеки,

Где в массе людей не видать человека.

Откуда мне знать, что у немцев с погодой?

Иль у французов с их хваленой свободой?

У них к литературе меркантильный подход,

Её вовсе не станет, коль иссякнет доход.

Европейские ценники теперь и у нас.

Помаленьку хиреем. Огонёк мой угас.

Бывало, прошепчешь что-то на зорьке

Вслед уходящему солнцу за горку,

А потом долго сидишь в темноте,

Забыв про стихи, один в пустоте.

Кому нужен стих? – молодежь за кордоном

Гастарбайтером служит сэрам и донам!

Разве мог я раньше представить себе,

Что латыш с сумой побредёт по земле?

Смеялся я, – скорей потечёт вспять Даугава,

Чем пятно упадет на янтарную славу.

А теперь не смеюсь, потому и молчу,

О стихах, литературе говорить не хочу.

С прискорбием отмечу, в девяностые годы

Чертополох дал в Риге дружные всходы.

Искандер, его теперь ничем не пронять,

Что будет дальше? – не дано мне понять.

– Эка, мой друг, как тебя надломило,

Куда подевалась донкихотова сила?

Меня тоже трясла перестройки напасть,

Иммунитет к плутовству не позволил упасть.

Помнишь, я рассуждать был по-детски мастак –

Мысль против мысли… Тут легли они так:

«Что будет, если, перелицевав, старьё перешить?»

«Конечно, старьё! Новое надо из нового шить».

К голоду, к краху привела перестройка:

Таратайку коммуны

в пух и прах разнесла Птица-тройка!

Щепками летели и мы, кто куда,

От метрополии почти не осталось следа.

Русский язык – единственный след,

И он, к сожаленью, исчезает на нет.

Но во мне вдруг воспрянул идеалист,

Прежний, неисправимый чудак-оптимист.

Судьба указала, что не так уж всё плохо,

Главное – перестать хныкать да охать.

Вас помогла собрать на совет, юбилей,

Пауль, в День входим новый, встряхнись, не робей.

Впрочем, пессимизм твой кстати, нам зря

Он никому не позволит дать званье ферзя.

Вместе обсудим и европейский вопрос,

Он, между прочим, себя перерос.

Ступай, – твое кресло с цифрою «два»,

Лучшее где-либо найдёшь ли едва.

Пока ты идёшь, для знакомства приглашаю Кутби…

– Genoss!

Без предисловья!.. У меня слово и тост!

Хлопцы, вас слушать было одно наслажденье,

Вы пробудили во мне вдохновенье.

Принимайте в компанию… Я – Кутби Киром!

Кто тоже чуть-чуть владеет пером,

Кто тоже учился в Литинституте,

И питал его соль не понаслышке, а всуе.

В шестидесятые годы кипели мы в нём,

Дом Герцена согревал нас сердечным огнём.

На ВЛКа тоже был круг из кумиров,

Кто острей выражался и в прозе, и лире.

Вот их имена: Александр Вампилов!

Олжас Сулейменов – из казахских акынов,

Гребнев Наум и Владимир Костров,

И кумир молодежи Коля Рубцов.

Николай был студентом, в компании младшим,

По субботам в магазин отправлялся маршем.

А потом в Общежитии шумел пир горой,

И на нём русский спор: на миру кто герой?

Слушая вас, я молодел на глазах,

От воспоминаний на них набежала слеза…

И, забывшись, подумал: «Чем поэты не боги?

Разница, – мы телесны, а они – недотроги».

Хлопцы, предлагаю амброзией наполнить бокалы…

Воображаемые… вон как те кувшинки и каллы,

Что в цветочнице встали посредине стола,

Тост-молитву произнести настала пора

В честь небесных поэтов и поэзии мира

От Гомера, Рудаки до Джами и Шекспира;

В честь Сервантеса, Пушкина и Лонгфелло,

Без них было б скучно, при свете темно;

В честь поэтов простых, каких легионы,

Кому не поддались рубежи-рубиконы,

Кто остался кумиром своего поколенья,

Что, конечно, почётно, какие сомнения!?

Один из простых, – ваш покорный слуга!

Я горд этим, у меня отлично сложилась судьба.

Я жизнь воспевал, что может быть лучше?

Разве только воспеть ещё краше и звучней!

Мой корабль попроще, не корабль, – паром

От берега к берегу, – «Кутби Кирооом»!

Поднимайте бокалы, за поэзию тост,

Она между расами связующий мост

Для движенья их вместе в даль грядущих веков

Без вражды и насилий, без войны и врагов.

Так будет, я знаю, ибо Кутб – полюс веры,

Наши братство и жизнь тому служат примером.

Genoss, спасибо за сбор, за достойный приём.

Я знал, что ты иногда бываешь умён,

Но чтоб настолько… Ты сделал мне «шах».

Я не сдаюсь…

С нетерпением жду твой следующий шаг.

Смотри, коль что не так, – ждёт тебя мойка,

А пойдёт всё по маслу, конечно, попойка!

– Кутби, ты, как всегда, немного рассеян…

Во-первых, никто в этом доме не будет осмеян;

Роль моя с муравья… Не забыл, кто Заказчик?!

Я при Ней исполнитель, всего лишь приказчик;

В-третьих, планку придётся держать мне и всем нам,

Помни, – и проигрыш, и выигрыш у нас пополам;

В-четвертых, если в «кости» Судьбе проиграем,

Венков поощрительных мы себя не лишаем;

В-пятых, «со щитом» я намерен закончить игру,

Взявшись за гуж, я за Никой иду.

Настройся и ты, как при «Запахе хлеба»,

Орлицей та тетрадь тебя взмыла на небо.

Фарт нужен твой, будь в кругу талисманом,

Защитным наделяем в кругу тебя саном.

Киромыч, утро только занялось, успех впереди,

На почётное место за стол проходи,

На свет приглашается Камонбардор,

Спорта таджикского раис-командор,

Славный гимнаст с душою поэта,

На снарядах воспевший изящность атлета.

В студенчестве он входил в состав сборной Москвы.

Где, немного спустя, оказались и мы.

Камонбардор в переводе – Поднимающий лук

На благородные цели без сомнений и мук.

Куда стрелы летели, там теперь стадионы.

На них страсти кипели земляков миллионов.

А прибавьте спортзалы, Институт физкультуры,

За волшебные стрелы, Камон, тебе «браво!» в натуре.

– Ну ты даёшь, Искандар… Превознёс выше меры,

Разумного граней превысил пределы.

Не один я старался, вал катил по стране,

Мы хотели с кичливой Америкой быть наравне.

Стрелы наших стремлений долетели до цели,

Американцев по спорту догнать мы сумели.