Сюзанна и Александр

      Я могла передвигаться по Парижу только пешком, поэтому, когда добралась до улицы Варенн, было уже около девяти часов утра. Пожалуй, министр уже явно занят делами. Но, может быть, мне повезёт, и я всё-таки достучусь до Талейрана.

      Я понимала, что одежда на мне такова, что я вряд ли могу надеяться, что меня пропустят внутрь. Меня в подобном наряде примут в лучшем случае за горничную. Поэтому я остановилась у ворот и терпеливо стала ждать, не проедет ли карета Талейрана.

      Вокруг меня кипела жизнь. Париж давно уже проснулся, и улицы его были полны народа. Давно уже открылись магазины и лавки. На рассвете казалось, что день будет серый, дождливый и туманный, но с каждым часом погода становилась всё приятнее. Сияло солнце, отражаясь в лужах. Воздух – он в Париже обычно оставляет желать лучшего – нынче был лёгкий и благоухающий, словно весь город полнился цветочными ароматами.

      Прошёл час, второй… Я начала понимать, что жду зря, что Талейран, вероятно, никуда не поедет с утренними визитами. По улице с громкими криками шёл мальчишка – разносчик газет. Я долго не могла решиться подойти к нему – стыд за то, что у меня нет денег, не давал мне сдвинуться с места. Но любопытство, в конце концов, пересилило, я подошла и как можно тише произнесла:

–– Дай мне посмотреть «Монитёр», дружок. Всего на одну минуту.

– А что, денег у вас нет? – спросил он, подмигивая.

–– Нет.

–– У меня тоже негусто. То-то мы друг друга поняли!

      С этими словами он протянул мне газету, предупредив:

–– Только на минуту, гражданка. Мне дальше надо идти.

      Я поспешно просмотрела свежий, пахнущий краской номер, и сердце у меня упало. Да, так и есть, в верхнем углу было напечатано сенсационное сообщение: «Гражданка дю Шатлэ обвинена в убийстве Флоры Клавьер». Далее следовали россказни о том, сколько бед натворил мой муж в Бретани, и всякие домыслы по поводу моей связи с Клавьером.

«А ведь это может прочитать и Поль Алэн, – подумала я с ужасом. – И даже Александр…» Внутри у меня всё похолодело. Я молча отдала газету мальчишке. То, что о моей беде теперь станет всем известно, очень угнетающе на меня подействовало. Ведь многие поверят этим выдумкам. Но самое страшное будет тогда, когда об этом узнают в Белых Липах. Боже, да Анна Элоиза просто съест меня живьём. Оставалось надеяться только на то, что в Бретани не слишком часто читают газеты республиканского толка.

      В этот миг из ворот вышел лакей, видимо, получивший какое-то задание, и я бросилась к нему с вопросом, где господин Талейран.

– Да где же ему быть? Здесь, в министерстве!

Я поняла, что должна стоять у особняка Галифе насмерть и смотреть в оба, чтобы не пропустить появление единственного в мире человека, способного помочь мне не только бежать, но и оправдаться. Если слухи не лгут (а слухи гласили, что Талейран в 1792 году, в страшные дни сентябрьских убийств, не только бежал из Франции сам, но и провез в своей карете через бельгийскую границу своего беспаспортного друга, что тогда равнялось подвигу!)… словом, если это хоть на грамм правда, он не оставит меня в беде.

6

      Фонарщик с длинным шестом шел вдоль домов, зажигая фонари, и улица, прежде окутанная сумерками, мало-помалу наполнялась тусклым мерцающим светом. Становилось холодно. Небо потемнело, тучи на нём казались чернильно-чёрными, и, похоже, снова собирался дождь.

      Я поднялась со скамейки под липой, где сидела уже несколько часов и откуда отлично просматривался особняк Галифе, и, перейдя бульвар, приблизилась к железной решетке. Вцепившись в прутья, я на какое-то время застыла, глядя, как гаснут огни в окнах особняка. Потом подошла к караульному.

– Он ещё не уехал?

–– Не беспокойтесь, красавица, – отвечал караульный, уже хорошо знакомый со мной. – Гражданин министр ещё у себя.

–– А что это за карета стоит у крыльца?

–– Какая-то важная дама приехала к министру. Говорят, она иностранка.

      Я догадалась, о ком идёт речь. Талейран питал слабость к англичанкам, чем давал повод для многочисленных подозрений. Сейчас речь, видимо, шла о герцогине Фитц-Джеймс, привлекательной тридцатипятилетней ирландке, к которой Талейран был неравнодушен. Думая об этом, я почувствовала досаду. Хоть бы она не задержала его надолго!

      Всё сегодня складывается не слишком удачно. В министерство меня не впускали, а называть себя я боялась. Я прождала весь день, а Талейран ни разу не вышел и никуда не поехал – хотя обычно всегда после обеда совершал променад в Люксембургском саду. На этот раз традиция была нарушена. Я прождала весь день. Я очень устала. Мне было холодно и ужасно хотелось есть. Порой меня охватывало отчаяние. Почему я решила, что Талейран поможет мне? Для него самым благоразумным было бы делать вид, что он и в глаза меня никогда не видел!

      Мне повезло только с караульным. Он оказался доброжелательным малым и охотно отвечал на все мои вопросы. Он даже обещал подать мне знак, если бы министр вдруг появился, а я в это время отдыхала бы под липой.

      Первые капли дождя упали мне на лицо. Я увидела, как из министерства вышла герцогиня и села в карету. Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Когда карета проезжала мимо нас, я услышала голос англичанки. Она сказала:

–– Мы едем в Сен-Клу, Джек.

      Я порадовалась тому, что она уезжает. И радость была не напрасна: тотчас после того, как уехала герцогиня, к крыльцу была подана карета гражданина министра.

–– О! Вот видите! – сказал караульный. – Вот вы и дождались.

      Да, дождалась… Сейчас было уже восемь вечера. Дождь постепенно усиливался, но я была охвачена таким нетерпением, что ничего этого не замечала. Я переступала с ноги на ногу и была словно в лихорадке. Отчаяние испарилось, и кровь теплым, животворным потоком разлилась по телу. Когда на ступеньках особняка появился человек, одетый в чёрное, который прихрамывал и опирался на трость, я забыла обо всём на свете; я поднырнула под руку караульного, пробежала через двор, слыша позади угрожающие окрики, и бросилась к Талейрану.

–– Господин министр! Ах, боже мой! Вас так долго пришлось ждать!

      Я увидела лицо Талейрана: сухое, бесстрастное, с насмешливыми складками у рта, и похолодела от невольного страха. Уж очень бесчувственным показался мне министр в эту минуту. И смотрел он на меня так спокойно-задумчиво…

–– Сударь, пожалуйста… – проговорил я, умоляюще складывая руки. – Согласитесь выслушать меня!

      Я понятия не имела, что он мне ответит, и ожидала только худшего. К нам подбежал караульный, схватил меня за руки, пытаясь оттащить в сторону.

–– Вы уж простите меня, гражданин министр! Мы сейчас сдадим её в полицию. Она, должно быть, какая-то безумная…

      Талейран окинул солдата колючим взором.

–– Отпустите эту женщину. Ступайте на свой пост и забудьте всё, что вы видели.

      Я не знала, что и сказать, до того поразительными были эти слова. Талейран надел шляпу и, оглянувшись, сердито постучал тростью по ступенькам – этот звук, видимо, адресовался лакею, потому что последний как из-под земли вырос, услышав стук, и распахнул перед нами дверцу кареты.

–– Садитесь, сударыня.

      Он подал мне руку, помогая занять место в карете, и этот его жест был точно таким же, как и прежде, когда я ещё не была объявлена преступницей и одевалась так, как соответствует герцогине. Стало быть, министр не боялся моего соседства… то есть не боялся скомпрометировать себя.

      Когда карета тронулась, Талейран резким движением опустил занавески, и мы оказались в темноте, в которую не проникал даже свет от уличных фонарей.

–– Я всё знаю, – прозвучал во мраке спокойный, но чуть ворчливый голос министра. – Наслышан о ваших деяниях… Где же вы были всё это время?

–– Ох, господин де Талейран, вы даже не представляете, что со мной случилось!