Страница 10 из 29
Или же кануло в огромную мусорную яму, которая не была, как у Эмерсона, частью динамики обновления западной культуры, а оказалась результатом радикальной переоценки ценностей в изменившейся политической системе. Когда происходит расчистка истории путем устранения школьных учебников и памятников, речь идет не о поспешном стирании следов, а об установлении tabula rasa, что отвечает потребности в быстрой и эффективной адаптации к новым условиям.
Кристиан Майер в своей книге «Заповедь забвений и неотвратимость воспоминаний» подчеркивает значение забвения как особого культурного достижения[52]. Он пишет о том, как после гражданских войн совместное забвение ее ужасов умиротворяет общество. Майер приводит примеры гражданской Пелопонесской войны в афинском полисе и Тридцатилетней войны. Мирный договор 1648 года, подписанный в Мюнстере и Оснабрюкке, содержит формулу «perpetua oblivio et amnestia» («вечное забвение и прощение»).
Исторически подобный принцип всегда способствовал ускоренной политической и социальной интеграции после гражданских войн. После Второй мировой войны терапия забвением послужила основой для строительства новой Европы. Это подтверждается речью, произнесенной Уинстоном Черчиллем в 1946 году перед студентами Цюрихского университета: «Мы все должны будем повернуться спиной к ужасам прошлого. Мы не можем позволить себе нести за собой через время ненависть и жажду мести, произрастающую из былых ран. Если мы хотим спасти Европу от бесконечных мучений и, безусловно, от рокового конца, мы должны поверить в Европейскую семью и предать забвению все преступления и безумства прошлого»[53].
Конструктивное забвение является не только биографической, эстетической, социальной или политической темой. В настоящее время позитивное значение забвения открыли для себя эволюционная психология и нейронауки. Исследователи говорят об «экстинкции», имея в виду утрату приобретенного знания или навыков, погашение нежелательных синапсов и стирание следов памяти. Забвение важно для избавления от древних и врожденных фобий, например от боязни пауков; но забвение играет важнейшую роль и для способности воспринимать новое. Немецкий неологизм entlernen (разучиваться) фигурирует ныне в толковом словаре «Duden», где оно объясняется как сознательное забвение приобретенного знания или навыка ради того, чтобы освободить место для обучения чему-то новому. Впрочем, это легче сказать, чем сделать. Однако один из главных принципов научных исследований в области образования гласит: «специальные знания будут играть все более важную роль, но поскольку они быстро устаревают, каждому человеку придется развивать в себе как способность учиться, так и способность разучиваться. Чтобы научиться новому, мы должны уметь отказываться от знания, которое все еще кажется пригодным»[54]. Память с чересчур прочными синаптическими связями хуже адаптируется к изменяющимся условиям окружающего нас мира.
Терапевтическое забвение – оставить бремя прошлого позади
Описание конструктивного забвения как важного ресурса еще не завершает предлагаемую типологию. За последние десятилетия мы могли убедиться, что подавлением травматического прошлого рамки культуры, если говорить словами Мориса Хальбвакса, во все большей мере перенастраивались с забвения на памятование. От формы безусловного памятования о Холокосте, которая сложилась к концу восьмидесятых годов в виде императива «память против забвения», необходимо отличать другую форму памятования, содержащую в себе толику забвения. Поэтому седьмую, и последнюю, форму забвения я именую терапевтической. Памятование используется в данном контексте как терапия, позволяющая справляться с бременем истории с помощью покаяния и признания вины. Такое терапевтическое забвение направлено, как и конструктивное забвение, на примирение, интеграцию и преодоление совместной истории, что может быть достигнуто только памятованием. Здесь мы вновь сталкиваемся со скрещением забвения и памятования, которое в случае с терапевтическим забвением имеет две фазы. Памятование в виде обращения к прошлому и в виде его проработки служит первой фазой терапевтического процесса, нацеленного на признание, совместное усвоение и – что очень важно – повышение статуса истории в общественном сознании. Слово «забвение» означает применительно ко второй фазе процесса обезвреживание истории, ее преодоление и дистанцированность по отношению к ней во имя социального мира и конструктивного нового начала.
Западная культура богата примерами памятования в рамках терапевтического забвения. Говоря образно, терапевтическое забвение означает, что страницу книги необходимо сначала прочитать, чтобы потом перевернуть ее. Так, христианское покаяние требует вспомнить, чтобы потом можно было забыть: нужно осознать грех и назвать его, чтобы затем священник отпустил его. Нечто похожее происходит в эстетическом акте катарсиса: инсценирование трагического события на театральных подмостках позволяет вновь пережить тяжелое прошлое и тем самым преодолеть его. Социальная группа, по логике Аристотеля, очищается в результате подобного переживания. Забвение посредством воспоминания является, в сущности, целью фрейдистского психоанализа, который возвращает травматические события в сознание, чтобы потом тем надежнее избавиться от них. Сходную терапевтическую функцию в качестве средства забвения приобретает память в новых общественно-политических процессах: травматическая правда должна быть предъявлена суду общественности, жертва насилия должна получить возможность рассказать о своих страданиях, чтобы этот рассказ с сочувствием выслушали, после чего рассказанное может стать достоянием совместной памяти и считаться ушедшим прошлым. По такому принципу работает южноафриканская Комиссия правды и примирения, которая сочетает в себе элементы общественного суда, драмы с катарсисом и христианского ритуала покаяния. К настоящему времени в мире работают около тридцати Комиссий правды и примирения, причем в зависимости от конкретной ситуации для каждой из них придумывается своя процедура. Хотя элемент «суда» в этих общественных слушаниях, обусловленных изменением политической системы, несомненно, присутствует, все же элементу «правды» отводится в них совершенно особая роль. Не сокрытие прошлого или нежелание ворошить его, а гласность, признание права жертвы на публичное внимание к проблеме определяют эту форму публичной политики. Поскольку она направлена на примирение и интеграцию, мы вправе говорить о новой форме преодоления прошлого, которая в условиях политического транзита призвана способствовать превращению бывшей диктатуры или иного режима, нарушающего права человека, в демократию. Для этой формы преодоления прошлого большое значение имеет различие между «стиранием» и «прикровением», которое проводит Авишай Маргалит: «В психологическом и этическом смысле правильной моделью прощения является модель прикровения, а не стирания. То, что должно быть стерто из памяти, – это память, эмоционально воскрешающая пережитое событие, а не воспоминание о самом событии»[55].
В травматически расколотых обществах путь к правовому государству и интеграции идет уже не через забвение, как рекомендует Кристиан Майер, а через игольное ушко признания, проработки прошлого, памяти о массовых репрессиях – не для их длительной мемориализации, а для того, чтобы на этой основе строить совместное будущее. Политический ритуал покаяния и сочувственное участие общества в памятовании жертв дают возможность избавиться от бремени прошлого. Лишь на этой основе осуществимо новое начало, которое делает травматическую историю ушедшим прошлым.
Резюме
Памятование и забвение, как подчеркивал Ян Филипп Реемтсма, – это «свойства человеческой памяти, как таковые они не хороши и не плохи; обе эти способности лишь помогают справляться с жизненными обстоятельствами».
52
Meier Chr. Das Gebot zu vergessen und die Unabweisbarkeit des Eri
53
Речь Уинстона Черчилля в Цюрихском университете // Вестник Европы. 2009. № 26–27.
54
Из интервью с Петером Випперманом, 25.10.2001 // http://www.bildungsserver.de/i
55
Margalit A. The Ethics of Memory. P. 208.