Вечность в повседневности. Правила христианской жизни из опыта общины отца Алексея Мечева

Истоки духовного отцовства как воспитательной и апостольской деятельности находятся в Священном Писании. Так, апостол Павел сказал в послании к Коринфянам: Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу. Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе… (1 Кор. 4: 15–17).

В русской Церкви понимание старчества было таким же, как и в греческой, но в то же время призвание русского старца расширилось: практически всегда он был открыт миру. Он не только вводил в христианскую жизнь послушников своего монастыря, но и становился духовным отцом для приходящих к нему мирян. Так практика духовного отцовства, поначалу чисто монашеская, преобразовалась в служение множеству христиан, живущих в миру. «Эта функция характерна для специфически русского понимания роли старца»[6], – отметила Элизабет Бер-Сижель[7]. Старец не был представителем власти или администрации, его не выбирали и не назначали – напротив, это был человек, получивший от Бога призвание осуществлять духовное руководство в Церкви и в миру. «Так рождается старчество – особый русский тип святости, который не был признан официально, но получил широкое распространение»[8].

Прежде чем наставлять ближних, сам старец должен пройти серьезную духовную школу – это требование было сформулировано преподобным Паисием Величковским в XVIII веке. «Очень трудно вести кого-то по путям, которых ты сам не знаешь. Только человек, который выдержал долгую борьбу с самим собой, <…> исцелил свою душу смирением и молитвой, способен показать ученику все заповеди и добродетели Христовы»[9], – говорил преподобный Паисий молодому молдавскому монаху.

Русские старцы не только стремились отложить прежний образ жизни ветхого человека (Еф. 4: 22), но и продумывали Евангелие, воспитывались на творениях Отцов Церкви. Это помогало им жить в полном единении с Богом, в молитвенном созерцании, непрестанно творя молитву Иисусову.

Старцы были живым воплощением духовного подвига[10], совершаемого из любви к Богу. В исторических условиях России они сохраняли наследие раннехристианской Церкви. И говорили простым, по существу, евангельским языком, понимание которого не требовало никакой философской подготовки. Русские старцы взращивали в себе радость и свет, что делало их, как заметила Элизабет Бер-Сижель, «бесконечно близкими к христианам первой общины и духу Евангелия»[11].

Достигнув высокой степени совершенства, старцы готовы были отдавать себя другим, деятельно служить людям. Указывать путь, ведущий к Богу, помогать своим духовным детям жить в единстве с Богом – таково главное призвание старчества, которое выражалось в практике духовного отцовства (ее называют также «душепопечением»[12]).

Духовное отцовство в истории русской святости появилось не как дополнительная черта, но как главный элемент образа «святого монаха»[13]. Оно состояло, прежде всего, в создании близкой и очень личной связи, соединяющей старца, учителя веры, с ограниченным числом более молодых учеников. Почти всегда это были монахи, но иногда и миряне, получившие особое духовное призвание.

Отношения духовного отца и его чада характеризовались своего рода избранием друг друга, свободным взаимным выбором. Старец не назначался церковными властями: монахи и миряне сами узнавали того, кто способен был осуществлять духовное отцовство.

В повседневной жизни старчество выражалось в советах, поучениях, утешениях, которые старец давал своему чаду, регулируя его аскетические упражнения и возводя его на новые ступени созерцательной молитвы. Получая особый дар прозорливости, позволявший различать духовные состояния чада, старец открывал ему необходимое для его души и давал христианские наставления во всех житейских обстоятельствах. Старец вел к духовному подвигу. Согласно объяснению Пьера Паскаля[14], «подвиг совершается, когда выбираешь самый трудный путь, когда хоть в какой-то мере побеждаешь самого себя. Подвиг – это христианский героизм, он начинается с внимательного исполнения самых простых обязанностей, продолжается в аскетизме, завершается в полном самопожертвовании»[15].

Итак, русское старчество, восходящее к временам «миссионерской деятельности апостолов»[16], в конце XVIII века вышло навстречу миру. Благодаря этому обновилась не только монастырская жизнь, но и духовная жизнь русского общества, пусть и частично. Это обновление принесло свои первые плоды в XIX веке.

Глава 2

Обновление старчества в России в XVIII веке

Прежде чем приступить к рассказу о русском старчестве XVIII века, мы должны дать читателю некоторое представление о религиозно-политической ситуации того времени.

Хорошо известно, что политические и социальные реформы Петра Великого повлекли за собой глубокие перемены нравов и менталитета русского общества. Одним из наиболее значительных преобразований стала церковная реформа. Согласно протоиерею Георгию Флоровскому, ее революционная новизна состояла «не в западничестве, но в секуляризации»[17]. С тех пор церковь стала простым колесиком государственной машины: «В Церкви привыкают видеть только эмпирическое учреждение, в котором организуется религиозная жизнь народа»[18]. На практике эта реформа состояла в отмене патриаршества, создании Священного синода и принятии составленного Стефаном Прокоповичем «Церковного регламента», который представлял собой не свод законов, а скорее «новую программу жизни»[19], настоятельно предложенную духовенству. Последствия этих преобразований сказывались вплоть до русской революции 1917 года.

В то же время часть священноначалия, аристократия и интеллигенция постепенно впали в обольщение идеями западной культуры и философией Просвещения[20]. В этих кругах распространилось рационалистическое представление о Боге как об абстрактном Первопринципе, определяющем логику Вселенной. Рядовое духовенство оставалось невежественным и было замкнуто на самом себе. В ту эпоху произошел настоящий разрыв образованных кругов с церковной традицией и народным благочестием.

Тем временем преследование старообрядцев углубляло церковный раскол. Для значительной части образованного общества христианство перестало быть религией сердца и сделалось совокупностью навязанных извне сведений, которые требуется уважать. Христос, воплотившийся и вочеловечившийся Бог, для многих превратился в сухую и далекую абстракцию. Тем не менее и в это трудное время были люди, которые испытывали духовную жажду.

Что касается простого народа, он держался в стороне от эволюции, переживаемой обществом на протяжении XVIII и XIX веков, сохранял приверженность вере отцов и практиковал двоеверие. Он идентифицировал официальную церковь с властью.

Даже монархии, которая всегда сильно влияла на всю церковную жизнь и считалась великим духовным воспитателем русского народа, грозил внутренний упадок. Мы не будем останавливаться на пагубных последствиях секуляризационной реформы, проведенной Екатериной II, поскольку это увело бы нас далеко от нашей темы. Отметим только, что отдаление от веры беспокоило духовных мыслителей XVIII и XIX веков. Многие из них считали, что приближаются большие бедствия.

6

Behr-Siegel E. Prière et Sainteté dans l’Eglise russe. P.: Cerf, 1950. P. 131.

7

Элизабет Бер-Сижель (1907–2005) – французский православный богослов. Ученица о. Сергия Булгакова, Г. П. Федотова, арх. Льва Жилле, П. Е. Евдокимова. Благодаря ее лекциям и печатным трудам многие западные люди познакомились с православной духовностью.

8

Ibid. P. 129.

9

Spidlik T. Les grands mystiques russes. P.: Nouvelle Cité, 1979. P. 177.

10

Согласно Русско-французскому словарю терминов, используемых в русской Церкви (Dictio