Сколько ты стоишь?

И как Юрьевский его отпустил?!

… В общем, на тот момент, когда Илья появился в офисе, Варя себя донельзя накрутила. Она и сама осознавала, что пребывает в неадекватном состоянии, но ничего не могла с собой поделать.

А когда Берестов сел на место, Варя рассердилась ещё больше, хотя казалось, что больше уже некуда. Но она ожидала, что он ей объяснит своё отсутствие, а может, даже извинится… Наивная! Илья сначала просто мрачно молчал, затем ушёл к генеральному, а вернувшись, продолжал мрачно молчать.

И только в конце рабочего дня заговорил.

— Варь, собирайся, поедем.

— Ещё десять минут.

— Плевать. Голова трещит, не могу уже на экран смотреть. В понедельник лучше приду пораньше, доделаю всё, что сегодня не успел.

Голова у него, значит, трещит… Интересно, от чего? От мозговыносительного секса с молодухой, может?

Варю затошнило. И от злости на себя, и от обиды на Илью. А уж когда она представила их с Наташей вместе…

Господи, за что же ей это, а?!

Голова у Ильи раскалывалась примерно с того момента, как они с Наташей приехали в больницу.

Больницы он с семнадцати лет не любил. Эти коридоры, характерный запах и общая атмосфера какой-то безысходности навевали на Берестова тоску и портили ему настроение. Да ещё и рыдающая Наташа… Оптимизма это не добавляло.

Девочка, как оказалось, действительно выросла в цветнике — мама, бабушка, старшая сестра, опекавшая Наташу похлеще фюрера. Из всех этих женщин она больше всего любила бабушку, которую с утра отвезли по скорой в больницу с инфарктом.

Всю дорогу до больницы девчонка тряслась и плакала, Берестов утешал её, как мог. Уже тогда он почувствовал, как что-то сжимает виски, а стоило им приехать…

Три рыдающие женщины на одного Илью — это, пожалуй, слишком. Хотя он очень им сочувствовал, принёс воды, отдал Наташе свой платок. И только хотел уйти, как выяснилось, что бабушка умерла во время операции.

Последовал новый поток слёз и рыданий, и Илья решил ещё немного задержаться, пока схлынет первое горе. Сидел в коридоре почти в обнимку со своей плачущей помощницей и чувствовал себя святым.

Но потом всё-таки сдал на руки родственникам окончательно, обещал поговорить с Юрьевским насчёт отпуска за Наташин счёт, и наконец уехал.

Настроение было отвратительным, и даже Варя его не улучшила, тем более что выглядела она мрачной и злой. Но у Ильи не было никакого желания выяснять отношения, особенно после подобного «восхитительного» дня.

Однако, по-видимому, это желание имелось у Вари…

— Может, тебе массаж сделать? — спросила она с абсолютно не свойственным ей агрессивным ехидством. — Ты, как я понимаю, любитель. Или тебе уже сделали?

Илья как раз выруливал на проспект, и чуть было не нажал на тормоз от неожиданности.

— Ты о чём? — спросил он, нахмурившись.

— Ну как. Четырёх-то часов должно было хватить вам с ней на «массаж»? Или она настолько ненасытна?

— Кто? — Илья поначалу отказывался верить в то, что правильно понял слова Вари.

— Наташа твоя.

— Она не моя.

— Ну конечно. Ты думаешь, я ничего не вижу?!

У Берестова от злости в глазах туман поплыл. Так, надо остановить машину, а то он сейчас во что-нибудь врежется.

Илья, с трудом сдерживаясь, остановился на обочине дороги и только тогда повернулся к Варе.

Лицо у девушки было не то, что красное — багровое, в глазах дрожали слёзы обиды.

— И что ты видишь? — поинтересовался Берестов, немного смягчаясь.

— А сам не догадываешься? — съязвила Варя.

— Нет.

— Да влюблена она в тебя по уши. Смотрит, открыв рот, а ты и рад стараться, да?! Уехал куда-то сегодня с ней на четыре часа!! И какой лапши ты навешал Максиму?!

Илья сжал зубы.

— Варя, перестань нести бред. У Наташиной бабушки был инфаркт. Я отвёз девочку в больницу.

— Девочку! — передразнила его Варя. — Вот как ты заговорил!

— А она кто, по-твоему? Девчонка совсем.

— Девчонка, ну конечно. С такой-то грудью!

— Да при чём здесь её грудь?! — вспылил Илья. — Ты слышала, что я сказал?!

— Слышала. Бабушка, больница… Это она придумала или ты сам?!

— Варя!

— Что?! Ну, бабушка! Ну, инфаркт! На такси нельзя было доехать?!

— Можно.

— И чего ж тогда…

— Трясло её всю, — процедил Берестов, чувствуя, что начинает терять терпение. Ну что за бред! — Я её отвёл к Максиму, хотел, чтобы он ей коньяка немного дал, у него бар в кабинете есть. Ты же знаешь Юрьевского, он сразу сказал, что Наташу одну никуда отпускать нельзя в таком состоянии, и попросил меня её отвезти.

— Ещё и Макса приплёл! — фыркнула Варя, и Берестов не выдержал.

— Дура! — заорал он и хрястнул ладонью по рулю так, что наверняка все пальцы себе отбил. — Что за хрень у тебя в голове?! Видит она. Да ни х** ты не видишь. Я тебя люблю!!! Тебя одну!!! И никто мне больше не нужен, ни Наташи, ни Маши, никто. Только ты!

Илья хотел поцеловать Варю, но она словно ничего не слышала. Отбивалась от него руками, чуть не попав Берестову в глаз, и плакала, задыхаясь. Испугалась?..

Илья неуверенно отодвинулся, не понимая, в чём дело, но когда Варя, вытерев слёзы и в последний раз всхлипнув, вывалилась из машины и побежала прочь, понял, в чём.

Она впервые видела Илью в гневе. В настоящем гневе, срывающем крышу. И испугалась — его крика, бешеных глаз, удара ладонью по рулю.

Да уж, Берестов. Наверное, этот страх всегда будет жить в ней, что бы вы ни делали. Подсознательно Варя всегда будет ждать насилия с его стороны.

Мерзко, как же мерзко…

Какое-то время она шла, не разбирая дороги — как тогда, после изнасилования, и плакала от страха и злости на себя.

Как такое может быть? Как можно одновременно бояться до ужаса — и любить до ужаса? Понимая, что бояться-то нечего, а любить есть за что.

Илья правильно сказал — она дура. И не надо оправдываться, придумывать, обвинять кого-то другого, только не себя. На этот раз она сама виновата.

Варя поняла это почти сразу, как выскочила из машины Берестова. Его слова «Я тебя люблю! Тебя одну!» — что-то переломили в ней, переключили сознание с бесполезного гнева на рассуждения.

Неужели правда?

Правда. Конечно, правда! И прав Илья, крича, что ни х** она не видит. Смотрит — и не видит. Как можно было не рассмотреть отношение Берестова к ней? Как можно было называть его жалостью? Жалость — это совсем другое.

И Илья, наверное, тоже думает, что она его жалеет. Конечно, думает. А ещё он наверняка думает, что Варя никогда не перестанет его бояться.

Дома оказалась только Ирина. Папа с Кешей ушли гулять.

Мачеха внимательно поглядела на Варю, покачала головой и усадила девушку за кухонный стол почти силой. Налила чай, достала из шкафа «коровки». И просто села рядом, ничего не говоря.

Она будто бы ждала, что Варю саму прорвёт. И её прорвало.

— Ирин… А что делать, когда любишь, но боишься?

— Чего боишься?

— Не чего, а кого. Его… боюсь. Иногда. Совершенно иррационально. Сегодня начал кричать, по рулю ударил, и я испугалась.

— А чего это он кричал?

— По делу, — Варя поморщилась. — Я себя очень глупо повела. Приревновала его… на пустом месте.

— А. Ну, это бывает, — Ирина улыбнулась. — Значит, говоришь, страх…

— Да…

Мачеха задумалась.

— Интересно. А ты его больше любишь или боишься?

Варе подобный вопрос в голову не приходил, поэтому она нахмурилась.

— Я… не знаю даже…

— Ну ты подумай. Хорошенько подумай. Просто, понимаешь… В жизни довольно-таки часто бывает страшно. И иррационально в том числе. Думаешь, актёрам не страшно выходить на сцену? Врачам не страшно проводить операции? А военным не страшно воевать? Дело в том, что сильнее, Варь. Твой страх или что-то другое.

В этот момент Варя вспомнила, как её накрывало паникой в квартире Ильи… и как она справилась со своей паникой, посмотрев на Берестова.