Час кроткой воды

Вот теперь Шан вполне мог себе представить деревенскую девочку. Облик соткался сам собой из ее тогдашних наивных рассуждений.

– Вот я и стала приглядываться… – тихо сказала Дама Тайэ. – И выбрала…

Значит, вот как это произошло? Да?

– Я ведь раньше в господских покоях никогда не бывала, господина в глаза не видела. И знать не знала, что он пышности не любит. Ко двору одевается, как положено, со всеми прикрасами, а в остальное время – как попроще. Смотрю, платье шелковое, значит, положение в доме немаленькое – но сам наряд простой. Обыкновенный ань цвета корицы, без узоров даже. И возраст подходящий. Доверенный писец, наверное, а может, даже секретарь. Вот я и подошла к нему со своим письмом.

Положение презабавное, если вдуматься. Однако Шан не позволил себе и намека на улыбку.

– Он, конечно, сразу понял, что я и понятия не имею, с кем говорю. Но вида не показал. И письмо мне прочитал.

А вот Дама Тайэ улыбалась. И в улыбке ее было столько печальной нежности, что Шан поневоле опустил взгляд. Не ему предназначалась эта нежность, а минувшим дням – не ему и глазеть.

– Брат писал, что переехал вместе с родителями в Гоу.

Однако! Парень точно на мелочи не разменивался. Гоу, маленький городок в трех днях пешего пути от столицы, был на особой славе. Большую часть его населения составляли учителя – лучшие во всем королевстве – и ученики. Поговаривали в шутку, что в колодцах там плещется не вода, а разведенная тушь – зачерпни хоть ведро, да и пиши себе. Ну и, разумеется, бамбук в городских садах растет тоже не простой. Это из обычного бамбука делают ручки для кистей – а на тамошнем прямо-таки сразу кисти вырастают, отломил – и за учебу. Чернильный Город, Сад Кистей – вот как его называли. Учиться в Гоу не столько дороже, сколько намного труднее, чем в любом другом месте. Однако если уж ты одолел ученье там, результат будет наилучшим.

– Снял две маленькие комнатки – расточительность, кто бы спорил, но иначе он не смог бы заниматься по ночам, не потревожив родителей. А заниматься приходится много. Трудно все-таки учиться с чистого листа, да еще и писать левой рукой. Но он очень старается, и учитель его даже хвалит. Так что я могу быть спокойна – ни один медяк из моих денег не пропадет даром. Отлынивать от ученья – значит подвести родителей и предать сестру, он никогда себе такого не вздумал бы позволить.

Конечно, не вздумал бы. У такой сестры, как Светлячок, может быть только такой брат.

– О родителях писал, что здоровы. Обо мне спрашивал. Просил тому писцу, который мне его послание прочитает, сразу продиктовать ответ. И прощения просил, что пока не может приехать меня проведать, чтобы не отрывать время от учения.

Мягкий, почти незрячий взгляд. Здесь и сейчас Дама Тайэ вряд ли видит хоть что-то. И уж точно не видит она сыщика Шана. Вся она – там и тогда.

– Сокол мне письмо прочел. И сказал, что брат мой и правда учится усердно – почерк хоть и нестройный, но и не корявый, разборчивый, и на все письмо одна ошибка, и та небольшая.

Ого! Чтобы за полгода так продвинуться, надо иметь светлую голову и несгибаемую волю. Шан, как мало кто другой, знал истинную цену подобного успеха, знал, какой это адский труд. Он ведь тоже учился с чистого листа – ладно, не взрослым парнем, а почти подростком. Вот как пятнадцати лет в стражу пошел, так и начал. И его успехи были куда как скромнее. Да, через полгода и он мог написать почти без ошибок коротенькую весточку уставными знаками, особенно если использовать письмовник с образцами. Но для такого послания образца не найти.

– Он меня спросил, отчего брат так поздно начал учиться. Я ему и рассказала все, как есть.

Вот тогда все и сладилось, понял Шан. Именно тогда. Хорошеньких лиц Сокол на своем веку наверняка повидал немало. Но разве мог он равнять с ними такую сестру такого брата?

– Он сказал, что напишет мне ответное письмо, но хорошо бы мне и самой поучиться грамоте: все-таки письма от родных не для посторонних глаз.

И снова улыбка – ясная и беззащитная.

– Он для меня всякие стишки придумывал забавные, шутки разные про знаки. Чтобы запоминалось легче и с понятием. Сама я запоминала их, как узоры. Я ведь вышивальщица. А с этими стишками и прибаутками все вместе увязывалось. Это было так весело. Веселей, чем на гулянье. Мы тогда столько смеялись. Он меня стихи слагать учил.

Короткое молчание. Дама Тайэ – именно Дама Тайэ, а не Светлячок – на миг вернулась из прошлого. Хотя бы отчасти.

– Знаете, я потом много читала разных поэм и романов о любви. Небесная красавица и талантливый юноша. Обязательно из хороших семей. Даже если обедневших – все очень благовоспитанно. Разумеется, никакой житейской прозы. Обмен тайными посланиями непременно на шелковых платочках. Свидание украдкой – в роскошно разубранных покоях. Или в цветущем саду. Лунный свет, пение птиц. Все очень романтично. – Дама Тайэ улыбнулась. – Эти милые люди ничего не понимают в романтике. Знали бы они, как романтичны свидания челядинки-вышивальщицы и не первой молодости домашнего писца… или того, кого челядинка считает писцом.

Получается, Наставник Тайэ не сказал, кто он такой? Хотя… наверное, не мог. По крайней мере, поначалу точно не мог. И не только потому, что спугнул бы девушку. Пожалуй, он ничуть не меньше нее наслаждался этими свиданиями. Тем, что его любят – именно его, а не почти всевластного Государева Наставника.

– Я тогда как на крыльях летала. Мы с ним сговорились пожениться. А я ведь челядинка – дозволит ли господин? Он меня успокаивает – дозволит, как не дозволить. А потом Кошка мне принесла новую работу. Раскроить шелк по готовой мерке и вышить свадебным узором. У меня тогда все ладилось. Счастливый человек быстро работает. Я с этим нарядом легко управилась. Кошка мне и говорит: идем, мол, наверх, сама работу отдавать будешь. И ведет меня в господские покои. А мне страшно. Вхожу – и вижу его. Тогда я и поняла. А он говорит: «Там, откуда я родом, невеста сама вышивает жениху свадебное платье. Примета такая. Чтобы жизнь была счастливая. Ты ведь пойдешь за меня замуж?»

И снова из глубины глаз Дамы Тайэ смотрит Светлячок. Такая, как в те давние дни. Испуганная, удивленная, счастливая.

– Скандал, конечно, поначалу был ужасный. Одно дело – взять простолюдинку наложницей. И совсем другое – челядинку женой.

Можно себе представить. Как же тогда языками плескали! Но на Даму Тайэ и капли не упало – в этом Шан был уверен. Зная, что за человек Государев Наставник… да никто бы просто не посмел!

– Первый Взлет был в ужасе. – На губах Дамы Тайэ промелькнуло подобие улыбки – или это Храмовой Собаке показалось? Наверняка ведь показалось. – Он и сейчас, можно сказать, в ужасе… на свой лад.

Десять лет – и все в ужасе? Что-то долгонько выходит…

– На свой лад? – рискнул переспросить Шан.

– Первый Взлет – очень сложный человек, – улыбнулась Дама Тайэ. – С очень простыми убеждениями.

Прозвучало несколько… хм… туманно. Но что-то подсказывало Шану, что более внятного разъяснения он не дождется. Даже если переспросит еще раз.

Вот и не будем давить. Осторожнее надо, осторожнее…

– А ваш брат? – спросил он. – Хороший из него писец вышел?

Наверняка. С таким-то старанием…

– Писец из него не вышел, – спокойно сообщила Дама Тайэ.

– Н-нн-нно… как же так? – растерялся Шан.

– Из него вышел Третий Экзаменатор столичной палаты, – с тем же обманчивым спокойствием произнесла Дама Тайэ, и только в глубине ее глаз мерцала улыбка.

Ничего ж себе!

На всю страну экзаменационных палат – восемь и четыре, по числу областей. И отдельно – столичная, самая главная. В каждой палате – восемь экзаменаторов. Вот и посчитайте, много ли их всего. Чтобы стать одним из них, и то нужно блистательное образование. А чтобы попасть в столичную палату, да еще и третьим из восьми, этого мало – нужен не менее блистательный талант. А чтобы добиться такого годам к тридцати – навряд ли брат сильно старше Светлячка – мало и этого. Нужен невероятный, каторжный труд. Даже для тех, кого самолучшие учителя пестовали с малых лет, кому грамоту преподносили, как говорится, на нефритовом подносике и вкладывали в ротик золотой ложкой – только учись, детка! – труд почти непосильный. А уж для вчерашнего крестьянина годков этак под двадцать…