Сломанные вещи

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю ее я.

Она указывает подбородком на экран.

– Мы отрезаны от внешнего мира. Видишь? Мы находимся в зоне, в первую очередь подверженной затоплению.

Теперь на экране показывают карту, на которой изображены различные районы Вермонта с указаниями, какого поступления воды можно ожидать в каждом из этих районов. Округ Эдисон закрашен на карте ярко-красным.

– В метеорологических прогнозах всегда преувеличивают опасность, – поспешно говорю я. – Телеканалы просто стараются поднять свои рейтинги.

Рейчел пожимает плечами.

– Может быть, и так.

– Когда в Вермонте последний раз наблюдался торнадо?

– Года четыре назад, – отвечает она. – Да тебе-то что? К тебе все равно никто не приедет.

Как это ни глупо, когда я слышу, как кто-то произносит нечто подобное вслух, у меня в груди что-то происходит, как будто в дыхательное горло попал попкорн.

– Ко мне приезжает мой кузен, – говорю я, что в основном соответствует действительности. На самом деле Уэйд Тернер – сын двоюродной сестры моей матери, то есть мне он вроде бы приходится троюродным братом. Последние пять лет он является администратором конспирологического веб-сайта, посвященного убийству Саммер, известному как «убийство на Брикхаус-лейн». По причинам, которые я не совсем понимаю, он убежден, что сможет докопаться до правды и восстановить мое доброе имя. За двадцать долларов на бензин, которые составляют половину тех сорока долларов, что мать дает мне в месяц на карманные расходы вроде покупки шоколадных батончиков, толстовок с постерами, призывающими к переработке и повторному использованию отходов, и открыток, он регулярно проезжает полтора часа от Уэст-Веллингтона до «Перекрестка», привозя мне бутылки с мочой, содержащей наркотики. Вероятно, он бы делал это, даже если бы я не платила ему, просто для того, чтобы получить возможность еще раз подробно расспросить меня о том, что же случилось в тот день – несмотря на то, что я все равно не могу рассказать ничего нового.

Уэйд еще тот чудик, но он, по крайней мере, какой-никакой посетитель. Моя мать ни разу не приезжала в «Перекресток», а старшая сестра приехала лишь однажды, не сняв своей больничной униформы, с лицом, выражающим крайнее неодобрение, чтобы привезти мне пачку журналов, которых я не просила, и сказать, что я – источник разочарования для всех. Что касается моего отца, то его вообще никогда не было, что меня особо не беспокоило, но на что то и дело обращают внимание психотерапевты и блогеры и чем воспользовался назначенный государством адвокат, добившийся решения не передавать мое дело в уголовный суд, объясняя этим обстоятельством все – от моего мнимого преступления до моей нелюбви к математике.

Наша с Уэйдом система проста. Каждые десять дней он проезжает семьдесят четыре мили из Уэст-Веллингтона до «Перекрестка» якобы с бутылочкой желтого изотонического напитка компании «Пепсико», катающейся по полу его старенького пикапа, которая на самом деле содержит мочу, украденную им из финансируемой штатом клиники для наркоманов и алкоголиков, где он работает в будние дни. Доехав до «Перекрестка», он регистрируется в приемной в качестве посетителя, затем, делая вид, что ему срочно требуется сходить по-маленькому после долгой дороги, заходит в туалет для посетителей и опускает бутылочку в бачок унитаза, который только время от времени проверяют на наличие там спрятанных пакетиков с наркотическими таблетками или бутылок водки.

После нашей с Уэйдом обязательной беседы – для меня это самая трудная часть визита, поскольку мне приходится притворяться, будто я и впрямь рада его видеть, а он просто сидит с тупой улыбкой на лице, похожий на ребенка, который увидел в торговом центре Санта-Клауса, – я выхожу в фойе вместе с ним, чтобы попрощаться, неся в руке пустой пластиковый стаканчик из-под купленной в кафетерии газировки, снабженный крышкой и соломинкой. В приемной всегда так много народу: посетителей, регистрирующихся пациентов, проходящих через пост охраны, пока их родные разговаривают с психотерапевтами, что мне совсем нетрудно, оставшись незамеченной, зайти в туалет для посетителей. Я переливаю мочу в пластиковый стаканчик, а из него в маленькие стеклянные контейнеры с моим написанным фломастером именем на этикетке, которые мне выдают психотерапевты. Таким образом, перед самой выпиской тест на наркотики оказывается положительным, и я зарабатываю продление моего пребывания в реабилитационном центре.

Может быть, на этот раз мне удастся пробыть здесь еще девяносто дней.

– Спасибо, Эллен, – говорит толстый телеведущий в плохо сидящем костюме, затем переходит на тон, которым надо сообщать плохие новости. – Переходим к другим новостям. Город Твин-Лейкс готовится отметить пятилетнюю годовщину трагедии на Брикхаус-лейн…

Из комнаты словно выкачивают весь воздух. Половина девушек поворачивается, чтобы уставиться на меня, остальные замирают, словно боятся, что малейшее движение с их стороны вызовет сход снежной лавины.

– …в которой в казавшийся совершенно обыкновенным день, во вторник, была зверски убита тринадцатилетняя Саммер Маркс.

На экране ненадолго появляется фотография Саммер, и у меня сжимается сердце. Она выглядит такой юной. Она и в самом деле была юной: мой и ее тринадцатые дни рождения, между которыми прошло всего три дня, были отпразднованы за две недели до того, как ее убили. И тем не менее, когда я представляю ее себе или когда Саммер ненадолго приходит ко мне в снах или воспоминаниях, в которых она по-прежнему бежит, как бегала при жизни по лесу, то вдруг наполняющемуся светом, то погружающемуся в тень, ей всегда столько же лет, сколько и мне. А может быть, это мне столько же лет, сколько было ей, когда она стала для меня всем.

– Подозрение очень скоро пало на бойфренда Саммер и ее двух лучших подруг, которые оказались одержимы одной малоизвестной и содержащей особенно много насилия детской книгой…

Пожалуйста, не показывайте эту фотографию. Из моих легких словно выкачали весь воздух. Пожалуйста, не показывайте эту фотографию.

– Выключите телевизор, – резко говорит одна из психотерапевтов. Джослин начинает искать на ковре пульт, но не может его найти среди многочисленных ног, одеял и стаканчиков из-под газировки. К тому же уже слишком поздно. В следующую секунду эта фотография уже заполняет собой весь экран, та самая печально известная фотография.

На ней Миа и я в честь Хеллоуина нарядились в костюмы Жнецов, на нас черные капюшоны и темная подводка на глазах, которую Саммер украла в сетевой аптеке, а в руках мы держим самодельные косы, сделанные из фольги и ручек от метл. А между нами стоит Саммер, облаченная в костюм Спасительницы: вся в белом, с волосами, заколотыми и завитыми, с губами, подкрашенными кроваво-красной помадой и сложенными в улыбку и с такой же кроваво-красной линией вокруг шеи. На фотографии, показанной в выпуске новостей, мое лицо и лицо Миа специально стерты как будто ластиком, но лицо Саммер показано совершенно ясно, и она торжествующе улыбается.

Мне даже не хотелось выступать в роли Жнеца. Я полагала, что нам всем надо одеться, как одевались героини книги – Эйва, Эшли и Одри, но Саммер сказала, что это скучно. Одеться так, как мы оделись в конце концов, было идеей Саммер.

– Погодите. Кто из них ты? – спрашивает Зоуи, повернувшись ко мне. Зоуи у нас новенькая. Она лишь несколько дней назад вышла из отделения детоксикации и с тех пор только и делала, что угрюмо сидела в составе какой-то группы, жуя рукав своей толстовки с капюшоном или уставясь на потолочный вентилятор, как будто это самая потрясающая вещь на свете.

– Найдите пульт. – Психотерапевты волнуются все больше и больше. Джослин расталкивает зрительниц, отталкивая их ноги, пытаясь найти потерянный пульт.

– Обвинения против двух девочек были очень скоро сняты, а бойфренда Саммер в конце концов оправдали в основном благодаря протестам защиты, утверждавшей, что полицейское расследование провели из рук вон плохо. – Ведущий делает минутную паузу, чтобы дать зрителям переварить услышанное, печально глядя в объектив камеры и словно давая понять, что это – неспособность властей посадить нас в тюрьму пожизненно – есть совершенная насмешка над правосудием.