Сломанные вещи

Когда я вхожу обратно в дом, мне все-таки приходится зажечь свет в прихожей, включив один из тех немногих торшеров, которые еще не погребены под горами барахла, и при его свете я пробираюсь в глубь дома, стараясь ни на что не наткнуться в полутемной гостиной. Ветер стал еще сильнее. По гостиной со свистом летают старые газеты и словно перекати-поле катятся пустые раздутые пластиковые пакеты.

Косой проливной дождь начинается внезапно, стуча по противомоскитным сеткам на окнах и прогибая их внутрь, молотя по крыше и стенам, точно кулаки какого-то разгневанного сказочного существа. Небо раскалывает молния, и гремит гром, гремит так оглушительно, что я пугаюсь, и от моего невольного резкого движения опрокидывается корзина для грязной одежды, полная старых журналов, и рассыпаются две Кучи, в результате чего образуется лавина из тостеразонтовсвернутыххолстовкнигвбумажныхобложках.

– Класс, – произношу я, ни к кому не обращаясь.

Мама любит говорить, что собирает вещи, потому что не хочет ничего забывать. Однажды она пошутила, сказав, что Кучи – это персональный лес: по их размеру можно определить ее возраст. И действительно, они отражают историю нашей маленькой семьи из двух человек: покоробившиеся от воды открытки, надписи на которых уже невозможно разобрать и которые были получены нами примерно тогда же, когда мои родители разошлись; журналы, напечатанные пять лет назад; даже один из моих учебников по естественным наукам за седьмой класс – раньше я обучалась в стенах государственной школы.

Но это не просто история одной семьи – это история семьи, у которой все пошло не так. Это книга, состоящая из пауз, поскольку слова были заглушены, задавлены огромными грудами из картона и тряпок.

Я сажусь на корточки, чтобы продолжить разбирать и выкидывать весь этот хлам, отодвигаю пачку рассыпающейся бумаги для принтера – и мое сердце замирает.

На покрытом пятнами квадрате ковра лежит одна-единственная книга в мягком переплете. На испещренной пятнами плесени обложке изображены три девочки, стоящие, держась за руки, перед светящейся дверью, вырезанной в стволе дерева. И внезапно мои глаза почему-то начинает жечь, и я понимаю – эта маленькая стопка переплетенных вместе страниц и есть корень всего этого зла, его семя, та самая причина, по которой моя мать многие годы возводила стены, горы и башенки из вещей. Чтобы не выпустить ее из-под гнета. Чтобы заблокировать выход.

Как будто она живая и опасная и может когда-нибудь вновь ворваться в нашу жизнь.

Эта книга кажется одновременно притягательной и такой непрочной, словно она готова рассыпаться от одного моего прикосновения. На обороте передней стороны обложки по-прежнему видна аккуратная надпись, сделанная синей ручкой:

«Собственность Саммер Маркс».

А под нею слова, написанные красной ручкой, поскольку на этом настояла Бринн: «а также Мии и Бринн». Несмотря на то что Саммер даже не позволяла нам с Бринн читать эту книгу, если ее самой не было рядом, чтобы читать вместе с нами. Книга принадлежала ей – это был ее подарок нам и проклятие. Понятия не имею, как она оказалась в моем доме. Должно быть, здесь ее оставила Саммер.

Последняя строчка четко выведена моей собственной рукой:

«Лучшие подруги навсегда».

Я сижу долго, чувствуя головокружение, и меня захлестывает поток воспоминаний. Я вспоминаю все: сюжет, трех подруг, ландшафт самого Лавлорна. Те дни, которые мы провели в лесу, играя понарошку в воображаемый мир под резным пологом из солнечных лучей и листвы. Я вспоминаю, как вечерами мы возвращались домой, запыхавшиеся, покрытые царапинами и следами от укусов насекомых. И как в тот год все изменилось, как начало искажаться и принимать новые формы. И то, что мы видели, и то, чего не замечали. И как потом никто нам не верил.

Как Лавлорн перестал быть просто выдумкой и превратился в реальность.

Медленно, осторожно, как будто, если действовать слишком быстро, я каким-то образом выпущу эту историю со страниц книги на волю, я начинаю листать ее, замечая, что у некоторых страниц загнуты углы, что некоторые пассажи обведены розовыми и фиолетовыми угловатыми линиями. Бумага покоробилась от сырости и от того, что книга стара. Я успеваю отметить про себя знакомые куски текста и слова – Река Справедливости, Гном Грегор, Красная Война – и разрываюсь между желанием плюхнуться на ковер и начать снова читать эту книгу от корки до корки, как мы, должно быть, сделали раз восемьдесят, и желанием выбежать из дома и швырнуть ее в контейнер для мусора или же просто поджечь и посмотреть, как она будет гореть. Поразительно, что даже после стольких лет я помню некоторые отрывки почти наизусть – так, я до сих помню, что происходит после того как Эшли падает в каньон и попадает в плен к завистливым Ничтожествам и что случается после того, как Эйва своим пением заставляет Фантома поддаться искушению. Я помню, как мы часами спорили о последней строчке книги и о том, что она все-таки может значить, ища в Интернете других фанатов Лавлорна, строя различные теории о том, почему Джорджия Уэллс не закончила свою книгу и почему ее все равно опубликовали.

Между обложкой и последней страницей засунута узкая полоска бумаги. Когда я разворачиваю ее, оказывается, что это обертка от жевательной резинки «Стиморол» со вкусом персика и манго – любимой жвачки Саммер, – которая выпадает из моей руки и медленно опускается на пол. На секунду я даже ощущаю запах Саммер – смесь аромата жвачки и яблочного шампуня, который ее патронатная мать покупала огромными бутылями в магазине, где все товары продавались по цене в девяносто девять центов. В упаковке этот шампунь пах ужасно, но на волосах Саммер почему-то приобретал вполне пристойный аромат.

Мое сердце лихорадочно бьется. Быть может, я рассчитываю найти в этой книге какую-нибудь старую записку, написанную Саммер и адресованную одной из нас; быть может, надеюсь, что она захочет связаться с нами из могилы, чтобы напугать. И я не знаю, что чувствовать: разочарование или облегчение – когда оказывается, что листок, который я обнаруживаю в книге, – это всего лишь состоящая из трех вопросов внеплановая контрольная работа по предмету «навыки безопасной жизнедеятельности», должно быть, написанная Саммер, когда мы учились в шестом классе. Листок испещрен красными учительскими пометками, указывающими на ошибки в ответах, орфографии и еще каких-то вещах. Внизу страницы учительница даже вызывает Саммер к себе: «Пожалуйста, зайди ко мне после урока. – Мисс Грей».

Мисс Грей. Я уже сто лет о ней не вспоминала. Она была одной из по-настоящему серьезно настроенных училок и, похоже, считала, что изучение ее предмета должно в самом деле улучшить качество жизни всех учеников. Как будто умение надеть презерватив на банан или найти на анатомической таблице нёбный язычок могли помочь нам успешно отучиться в средней школе.

Я уже собираюсь положить проваленную контрольную обратно в книгу, а книгу окончательно выбросить, когда у меня вдруг возникает смутное ощущение, что здесь что-то не так – что-то вроде камешка, вдруг попавшего в туфлю или комариного укуса на коленке, нечто такое, на что никак нельзя не обратить внимания. Здесь точно есть какая-то нестыковка.

Я хватаю книгу и контрольную Саммер и возвращаюсь в прихожую, где освещение лучше. Температура упала по меньшей мере градусов на пятнадцать[4], и когда мои ноги ступают на линолеум, от холода пробирает дрожь. Дождь все еще барабанит по окнам, словно пытаясь пробраться внутрь.

Саммер никогда не была хорошей ученицей – написание «Возвращения в Лавлорн» было ей куда интереснее, чем выполнение домашних заданий, и патронатный отец мистер Болл вечно грозился начать запирать ее после школы в комнате, пока она не улучшит свои оценки. Ей было просто не до школы. Она до последнего верила, что ее ждет нечто большее, чем окончание старшей школы, нечто большее, чем колледж, и намного, намного большее, чем какой-то Твин-Лейкс.

4

Чуть более 5 градусов по Цельсию.