Многоточия

— Здравствуй, Миша, — сказал старик и хлопнул ладонью по доскам скамейки. — Присядь на минутку. Времени у меня мало. Полчаса, четверть часа, может, и того меньше. Я чувствую себя зыбким, прозрачным и холодным, как мороженое. И вот-вот разлечусь на куски.

Миша улыбнулся. Сел. Положил рядом футляр со скрипкой и мешок со сменной обувью. Дедуля, конечно, шутит. Не такой он старый, чтобы распадаться на куски. Кстати, откуда шутник знает его имя?

— Посмотри на меня, вглядись, — предложил дедушка. — Ты ведь мальчик внимательный, я это точно знаю.

И Миша удивился во второй раз. Дед на скамейке был его копией! Пусть старой, изношенной, изрезанной морщинами, но копией!

Возле него сидел беловолосый, очень худой, с побелевшими губами, с водянистыми глазами и дрожавшей правой рукой человек. Неужели Миша сделается таким в старости? Когда станет старее своих родителей?

— Я не твой дальний родственник и не кто-то, похожий на тебя, — сказала копия. — И мы никогда не встречались. И всё же ты знаешь меня в тысячу раз лучше, чем кто-либо. Я — это ты, Миша. Только тебе тринадцать, а мне пятьдесят девять. Я уже прошёл жизнь, а ты стоишь у своей главной дороги. Находишься на развилке. На распутье. Я прав?

— Наверное, правы, — осторожно ответил Миша и коснулся пальцами скрипичного футляра.

— Я б рассказал тебе побольше, будь у меня время. Время — самая текучая субстанция на свете. И не говори, что оно нематериально. Оно вполне осязаемо. Я ощущаю его внутри себя. Я сам — время.

— Где же ваша машина времени?

— Мишины времени нет, мой юный предок. Зато есть машина счастья.

Старик улыбнулся. Улыбнулся такою же большеротою, в пол-лица улыбкою, какою улыбался сам Миша: не раз подмечал в зеркале.

— Выслушай меня и постарайся слишком часто не перебивать. У меня одна цель: твоё счастье. И моё! Наше общее счастье. В жизни нет ничего главнее счастья. Или ты считаешь иначе?.. Ладно, не отвечай. С годами я стал чересчур болтливым… Так вот, всё дело в ней. — Рукав плаща выпрямился и повис, обнажив тонкую суховатую руку, поросшую белыми волосками, и вытянутый указательный палец. — В скрипке! Я, то есть ты… Мы с тобой двинулись прямым, проторённым путём. А надо было свернуть! Проторённые пути суть пути чужие. Пальцы коротковаты и слух чуток подкачал — не о том ли ты думал сегодня? Не отвечай, знаю и так. Я — это ты, — повторил он.

Старик сипло вздохнул и кашлянул.

— Первый рассказ я написал полтора года назад. Рассказ, не музыкальную пьесу! То была несомненная литературная удача. За нею явились и другие. Мои пальцы, вот эти самые пальцы, играли — и играют! — в прозе чистенько: ни капельки фальши. У нас с тобою, Миша, есть слух! Но слышим мы не ноты, аккорды и тональности, а слова, строчки и главы! Мои две книжки, Миша, издатели и читатели вырывают друг у друга, чуть ли не дерутся!

— Ваша главная тема? — вежливо спросил мальчик, которому подумалось: надо же что-то сказать.

— Счастье! Конечно же, счастье! Я пишу рассказы о счастье. Я уже говорил тебе: счастье — оно и есть главное, основное. О чём бы я ни писал, я неизменно возвращаюсь к счастью. Потому, собственно, читатели и желают читать мои рассказы. Счастье — то самое, чего хочется каждому. Тебе попадались люди, стремящиеся к горю?

— Кажется, не попадались.

— Всего две книжки! — Миша-старый прикрыл рот ладонью: вырвавшееся у него восклицание прозвучало слишком громко. Впрочем, прохожих поблизости не было. — А мог бы иметь и двадцать, и тридцать! Чехов прожил всего сорок четыре года, а сколько оставил томов! А я? Я же не успею! Написать нужно так много, а времени осталось так мало!

— Времени?

— Ну да, — ответил человек из будущего. — Я ведь старый, помни об этом. Я говорю: помни, я не прошу понимать.

— Простите.

— Так вот, Миша, я много, много задумал… Много написать! Планы роились в моей голове, как светлячки летней ночью! Герои, сюжеты, названия появлялись сами собой. Я записывал фрагмент за фрагментом, диалог за диалогом, боясь потерять единственно верные, точные слова. Я набрасывал в общих чертах завязку, кульминацию и развязку. Я боялся упустить что-то главное, потерять удачную идею, позабыть счастливый сюжет. Скрипка, оркестр, репетиции давно превратились в постылую работу, в часы, которые гонишь прочь… Почти целая жизнь потребовалась мне на то, чтобы понять: моё счастье лежит в другой стороне… Так бывает, мой юный друг, бывает!.. И всё же я нашёл нужное, главное, счастливое, а многие вовсе не находят… Я писал ночью на клочках бумаги, утром на нотах в оркестре, днём в кухне на салфетках, вечером, добравшись наконец до письменного стола, набирал на компьютере…

— Вы сказали: на компьютере?

— Когда проживёшь с моё, когда своим, естественным ходом доберёшься до будущего, чудесам техники удивляться перестанешь. В следующем веке компьютеры и клавиатуры станут столь же обыкновенными, как тетради и ручки. Даже телефоны превратятся в компьютеры.

Глаза мальчика выдавали недоверие напополам с восторгом. Он-взрослый знал: восторг перевесит.

— Так вот, я придумывал, записывал, делал заметки, создавал черновики, а в один прекрасный день собрал свои бумажки, включил компьютер и кое-что подсчитал. Результат меня ошеломил! Мне потребовалось бы не меньше двадцати лет, чтобы написать и отшлифовать задуманные рассказы и повести! Целое собрание сочинений, мой юный друг!

Он-взрослый помолчал.

— Когда тебе тринадцать, кажется, что жизнь будет продолжаться вечно. И вся она впереди. Позади только обиды и огорчения.

— Мне тринадцать с половиной.

— Ах да! В твоём возрасте полгода — это как в моём пять лет. Так вот, в пятьдесят девять жизнь, как ни крути, уже позади. Жизнь — она как жевательная резинка. Сначала она тягучая, вкусная и освежающая, а затем становится пресной и рассыпается на крошки. Остаётся выплюнуть. Однако грустить тут нечего, молодой человек! Важно иное: пораньше нащупать смысл жизни, собственный смысл жизни, открыть его и ему следовать. Только он, смысл жизни, даёт излучение счастья. Это настоящее волшебство, мой дорогой предок! Смысл жизни излучает счастье. Быть посредственным музыкантом — или быть писателем? Выбора нет, поверь мне! Или ты губишь жизнь, отрекаешься от её смысла, или идёшь своею дорогою и побеждаешь! И тебе светит счастливая звезда! Ну какой тут выбор? Я не уверен, что ты понимаешь, я ведь думал над этим не один год. Время, время… Я чувствую, как его не хватает, как оно ускользает… Но я успею — это я тоже чувствую. В конце концов, это зависит от тебя… — Он недоговорил.

Мальчик кивнул. В глазах его стояли слёзы, и он стеснялся их смахнуть.

— К счастью, — сказал старик, — наше с тобой будущее состоит не из одних компьютеров. Я прочитал четырнадцать тысяч книг, и после этого…

— Так много? Правда?

И опять — недоверие пополам с восхищением. И бриллиантовый блеск в юных синих глазах.

— Правда. Именно столько, ни капли не сомневаюсь, прочтёшь и ты. Вечер без книги? Хуже не бывает! Так вот, за четырнадцатью тысячами книг в человеке открывается то, что прежде глубоко пряталось. Выражается оно по-разному. Иные люди творят предметы, скажем, еду, из воздуха. Иные перемещаются в космосе без кораблей и скафандров…

— А вы — вы путешествуете во времени!

— О да, мой сообразительный предок! — ответил пришелец из далёких лет.

«Да ведь я читаю с пяти лет. Я всегда любил читать, — думал мальчик, и мысль эта билась горячо в голове, приливала кровью к щекам. — Музыка — это потому, что папа, потому, что мама… Но книги, книги!..»

— Ты не подведёшь. Я знаю. Ты напишешь то, что я написать не успею. Я вот что скажу: нынче самый счастливый день в моей жизни. Самый счастливый момент — вот он, из настоящего убегает ручейком в прошлое и растекается широкою рекою по будущему… Праздник. Праздник посреди горя, рай посреди ада, — добавил старик еле слышно, но мальчик разобрал. Пришелец посмотрел на небо, на плывущие хмурыми колбасами сероватые облака, а потом грустно улыбнулся. — Спасибо тебе.