Der Parasit

Время ускользало, а обстоятельства никак не складывались в нужный пазл. От этого бывшего капитана распирало чувство обиды и гнева.

Следующей ночью он не смог заснуть, лишь смотрел в потолок. Уже двое суток потеряны, а ответа не поступило. Притрагиваться к ужину желания не было. Казалось, он впал в анабиоз, абсолютно не реагируя на внешние раздражители. Так продолжалось до обеда следующего дня.

После «16:00» к нему пришла стенографистка, зачитав решение комитета.

«Отказано в прошении».

Он ее не увидит!..

Спустя пару дней крыло одиночных камер потревожил конвой для перевозки группы подозреваемых в преступлениях различной тяжести в психиатрическую клинику для проведения судебного освидетельствования. Леви не оказывал сопротивления, прилежно выполняя все требования, оглашенные служащими.

Ехать пришлось долго — около тех с половиной часов, судя по наручным часам одного из жандармов. Заключенным было запрещено разговаривать друг с другом, однако рассматривать «братьев по несчастью» — никто запретить не мог. В салоне не было окон, а четверо жандармов, стоявших в построении по периметру салона, не сводили с них глаз, как и с оружия, но, по крайней мере, ранее буйный бывший капитан не собирался нарушать дисциплину.

По приезду, небольшой группой заключенные вышли строем из служебного микроавтобуса и проследовали друг за другом к входу лечебницы. Там уже стояли трое санитаров вместе с женщиной, которая позже заполнила документы прибывших. Аккерман удивился тому, как на группу людей, таких, как он — она смотрела с безразличием.

Ее не волновали преступления, по которым выдвинуты обвинения и назначено освидетельствование. Ее не интересовала ни его внешность, на которую обычно велись молоденькие девушки-сверстницы, ни бархатистый и притягательный голос. Эта женщина, словно оболочка, стояла перед ним, выполняя на автомате заученные годами движения, но кто угадает — в каких облаках витала ее сущность?

На самом же деле, она просто ждала, когда этот день закончится. Как и все здесь. Врач, персонал и пациент ждали, когда этот день закончится. Все устали от безумия, пропитавшего эти стены. А Аккерман отлично вписывался в антураж обстановки, уставший от безумия его никчемной жизни.

После регистрации его провели в палату, сказав, что как у врача появится время для беседы, то за ним придут. Леви прождал весь вечер, ожидая тучного старика или неопытного юнца с идеально отглаженным воротничком рубашки.

Но за ним не пришли.

На следующее утро, когда прозвенел звонок, как в учебном заведении, спустя несколько минут в его палату вошли санитары.

Аккерман надеялся лишь на то, что освидетельствование не будет длиться долго, и он сможет вернуться и подать повторное прошение.

Но его отвели лишь на завтрак.

Бывший капитан молча наблюдал за людьми, что беззаботно уплетали подгоревшую крупу и пили подобие чая, и слушал, как трое за столом вели разговор на историческую тему. Казалось, эта столовая принадлежала рабочему кампусу, только истерические вскрики, нервозный тремор и иные проявления психических отклонений «особенных» пациентов, что завтракали за перегородкой, мешали отстраниться от создавшейся атмосферы привычной обыденности.

У Леви не было аппетита. Все время завтрака он уныло ковырял ложкой содержимое тарелки, думая о происходящем. До него, наконец, начала доходить одна простая мысль — свободного времени у него теперь будет предостаточно. Никто не будет торопиться, пытаться войти в положение, да и вообще услышать человека.

Только пациента. А пациент всегда болен — на то он и пациент, а врач нужен для того, чтобы его лечить, и он прекрасно знает, как это сделать.

От чего же будут лечить Аккермана?!

К слову, никто не обращал внимания на прибывших заключенных, с ними не знакомились, ни разговаривали. Будто их и нет вовсе. Сидя за общим столом Леви впервые за долго время задумался о реалиях настоящей жизни.

О своей настоящей жизни — той великолепной повести, что он создал и играл столько лет. Постановка была бы безупречна, если бы приглашенные актеры не пытались изменить сценарий основной пьесы.

Каждый человек, что сидел в этом помещении был целой повестью, не меньше, но для Леви было ясно одно — ни одна жизнь за общими столиками не закончится благополучно. Сейчас, еще в здравом рассудке, как оценивал себя бывший капитан, он понимал это, однако его не терзала грусть, смотря на эти истории. Из-за службы Аккерман привык относиться к человеческой жизни не столь значимо.

Люди — это ресурс, инструмент. Его этому учили, он в этом убеждался. Но это было давно. Сейчас, смотря на эти прожженные жизнью страницы, он думал иначе — ему впервые захотелось узнать, как тот или иной пациент дошел до того, чтобы сидеть в больничном платье и халате.

Что привело их сюда?

День проходил в общей комнате. Прибывшие заключенные заняли софу у окна, очевидно защищенного решеткой. Наконец, узнав, кто есть кто в их группе, по ходу беседы Леви понял, что еще никто не был на разговоре с врачом.

Солнце зашло в зенит — полдень. Медсестры начали мелькать в зале, выводя «особенных» пациентов. Те тряслись, что-то бормотали, но медленными, даже отрывистыми шажками шли к выходу.

Оглянувшись, бывший капитан отметил, что остались только прибывшие вчера.

Тут же к группе скучковавшихся мужчин подошла старшая медсестра и громко объявила:

— Итак, месье, профессор Тьерсен хочет провести с вами групповую беседу. Оставайтесь на своих местах. Санитары подготовят помещение, принесут необходимое. Надеюсь, мне не придется объяснять вам, что нужно вести себя спокойно и прилично, не нападать на санитаров и медсестер, чтобы не закончить этот вечер в смирительной рубашке?

Все кивнули.

— Отлично, хорошо, что вы немногословны. Впрочем, профессору это не понравится, мало ли, вы все здесь сумасшедшие…

Как и сказала старшая медсестра — зал наполнился работниками лечебницы. Стулья были расставлены в круг, санитары, закончив работу, остались в зале, а медсестры были рядом, подготавливая лекарства для пациентов.

Через четверть часа в помещении показался профессор Тьерсен. Поздоровавшись со всеми, врач жестом попросил заключенных занять места.

Его массивные руки с легкостью удерживали несколько папок, соответствующих каждому новоприбывшему на освидетельствование. Когда обвиняемые заняли произвольные места, Тьерсен зачесал темные волосы челки по направлению к затылку и пристально посмотрел на каждого, будто был на дознании. Кто-то дергался от его пронзительных карих глаз, кто-то словно пытался съежиться, прячась от врача. Были и те немногие, как Аккерман, кто ответно рассматривал врача, будто между ними было соперничество, как в детской игре «Гляделки».

Поставленный голос врача вводил заключенных в курс дела, объясняя меры и порядки последующего пребывания и проведения освидетельствования. Аккерман на секунду почувствовал, будто его монотонный, но не угнетающий голос начал вводить его в состояние, где над ним могло овладеть бессознательное.

Лишь переключив внимание с врача на ботинок одного из прибывших, он смог «вернуться» и снова продолжать слушать. Ранее Леви никогда не замечал за собой того, чтобы он так легко отвлекался или отстранялся от любой ситуации.

Тем временем, Тьерсен закончил свою речь и попросил каждого представиться и рассказать что-то о себе в нескольких словах.

Друг перед другом сидели: историк с расстройствами психики на сексуальной почве; инженер технологического процесса, с моментально вспухшей веной на лбу, стоило ему заговорить о жене, изменившей с его родным братом (судьба женщины не оглашалась); улыбчивый ремесленник, забивший чеканом насмерть надоедливого соседа-алкоголика; студент, что пытался изменить мир к лучшему и подготавливал нападение на городскую администрацию, желая завладеть местной властью, и бывший капитан, отслуживший на горячей точке — женоненавистник, судя по материалам личного дела.