Страница 45 из 223
Княгиня Шадурская встретила ее вопросительной миной, не забыв предварительно устроить себе холодное и нравственно строгое лицо.
Княжна Анна молчала. Она была слишком смущена и взволнована для того, чтобы сказать что-либо.
- Что вам от меня угодно? - с ледяною вежливостью спросила наконец Шадурская, которая ни сама не садилась, ни посетительнице не указала на кресло.
- Вы это уже знаете, - прошептала бедная девушка.
- Я знаю только то, что поступаю, может быть, слишком опрометчиво, дозволив себе принять вас, - возразила княгиня своим прежним тоном. - Вы должны знать, что более не существуете уже для общества, - и верьте, только из одного христианского чувства я принимаю вас нынче... Только покорнейше прошу, чтобы это был последний раз, - поспешила добавить она.
- Мне света не нужно; мне нужен ребенок мой! - твердо сказала девушка.
- Как!.. и вы решаетесь так прямо говорить об этом? Где же девическая скромность? - благонравно удивилась княгиня, которой стало уже невмоготу притворяться строгой христианкой, а так и подмывало явиться в настоящем своем образе беспощадно строгой Дианы.
- Зачем говорить слова? - возразила Анна. - Я прошу у вас моего ребенка.
- К сожалению, я ничего не могу сказать вам о нем. Я его почти и не видала.
- О, сжальтесь! не мучьте же меня! - простонала мать, ломая с мутящей тоской свои руки, и, вдруг зарыдав, опустилась на колени перед гордой княгиней. - Отдайте, отдайте мне его! Скажите, где он! - умоляла она, захлебываясь от глухих и тяжелых рыданий.
- Я уже сказала вам, - промолвила Шадурская, не делая ни малейшего движения, чтобы поднять с полу несчастную.
- Вспомните, ведь вы тоже мать!.. Мать... Поймите же меня! - стонала княжна, в исступлении подползая к ней на коленях и судорожно ловя ее руки.
- Встаньте, - повелительно сказала княгиня. - Между нами нет и не может быть ничего общего... Вы сами захотели упасть в ту пропасть, которая навеки отделила вас от всех честных и порядочных женщин, - ну, так на себя и пеняйте же! - с жестокой, желчной холодностью говорила она, безжалостно измеряя глазами ползавшую перед ней жертву и более чем когда-либо сознавая в себе все величие своего достоинства.
- И у вас хватает духу читать мне мораль в эту минуту! - с горьким упреком прервала ее княжна Анна.
- Ошибаетесь, я не мораль читаю вам, - сухо возразила княгиня. - Я хочу только сказать, чтобы вы не писали ко мне более писем: они могут компрометировать меня.
Княжна тотчас же после этих слов поднялась с полу и гордо выпрямилась.
- Вы не скажете мне, где мой ребенок? - решительным тоном спросила она.
- В последний раз говорю вам - нет! и покорнейше прошу оставить меня! поклонилась Татьяна Львовна.
- Так будьте же вы прокляты! все прокляты! - задыхающимся шепотом проговорила княжна, страшно дрожа всем своим телом, и повернулась к двери.
- Вы слышали, что княгиня Чечевинская скончалась? Третьего дня ее хоронили и... вы - ее убийца! - безжалостно-равнодушно сказала Шадурская, спокойно отходя к своему дивану.
Княжна вздрогнула, на минуту остановилась неподвижно на месте, потупя свою голову так, как будто ожидала сейчас удара секиры, и, вслед за этим, тотчас же молча вышла из будуара.
Морской ветер хлестал одежду прохожих и пробегал по крышам все с теми же пронзительными порывами. Туман и дождливая холодная изморозь густо наполняли воздух, в котором царствовали мгла и тяжесть.
Нева плескалась волнами своими в гранитную набережную, за рекой крепостные часы с безысходною тоскою медленно играли "Коль славен наш господь" и пробили девять. По пустынной набережной шибко шла против ветра высокая, стройная женщина, закутанная в черную шаль, и шла, казалось, без всякой определенной цели, без всякого пути.
- Кажется, недурна, - процедил себе сквозь зубы беспутный шатун-гуляка и, подумав с минуту, повернулся и пошел вдогонку за молодой женщиной, темный очерк которой с каждым шагом все более и более терялся в холодном и моросящем тумане петербургской ночи...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОВЫЕ ОТПРЫСКИ СТАРЫХ КОРНЕЙ
I
ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ
1858 года, месяца сентября, числа не упомню какого, в "Ведомостях С.-Петербургской Городской полиции", под рубрикой приехавшие, было пропечатано:
ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ
Его сиятельство князь Дмитрий Платонович Шадурский с супругой.
Князь Владимир Дмитриевич Шадурский, гвардии корнет.
Коллежский советник Давыд Георгиевич Шиншеев с дочерью Дарьей Давыдовной.
Баронесса фон Деринг, ганноверская подданная.
Ян-Владислав Корозич, австрийский подданный.
Далее за сим в полицейской газете следовала рубрика: выехавшие, которая для сущности нашего рассказа не представляет ровно никакой надобности, и потому мы оставляем в покое полицейскую газету.
По этой выписке и собственно по году, к которому она относится, читатель может видеть, что от начала нашего повествования до приезда из-за границы вышепоименованных личностей прошло двадцать лет. Воды утекло много. Старые годы и старые грехи заменились годами новыми и новыми грехами. В жизнь вышли новые отпрыски старых корней. Они-то главнейшим образом и составят предмет предлагаемого повествования.
* * *
За два дня до появления в полицейской газете известного уже вам объявления к Петербургу на всех парах подходил пассажирский поезд Варшавской железной дороги, на которую в то время пересаживались во Пскове из почтовых экипажей, принимавших путников на русской границе.
В одном из отделений первого класса сидели три дамы и четверо мужчин. Все они, очевидно, составляли одно общество и, казалось, были более или менее коротко знакомы друг с другом.
Впрочем, беседу их нельзя было назвать общею, она имела разрозненный и интимный характер, ибо все это маленькое societe делилось на три отдельные группы.
Первую группу составляли две личности: дама, весьма элегантно одетая в дорожный костюм, с белым тюлевым вуалем на пепельных волосах, который, обрамляя ее довольно полное лицо, придавал некоторую свежесть поблекшей коже. На вид ей было лет за сорок пять, и каждый мало-мальски прозорливый и опытный человек при взгляде на это лицо непременно бы заметил про себя: "Ах, матушка, а и пожила же ты, однако!" Лицо это, видимо, блекло и увядало, несмотря на все старания, на все хитрости и уловки удержать былую свежесть; но всякий бы сознался, что оно во время оно принадлежало красавице гордой, великосветской, ибо на нем и до сих пор еще во всей неприкосновенности сохранялся холодный отблеск характера строгой Дианы. Мужчина, сидевший подле нее, на вид имел тоже лет около сорока и глядел джентльменом того покроя, который приобретается посредством долгого шатания по белу свету, где человек не то что воспринимает, но всасывает в себя характер последней модной картинки, последних модных потребностей, привычек и взглядов. Довольно плотной и красивой наружностью своей он представлял тип того, что называется bel homme et brave homme*, второму качеству в особенности способствовали рыжие усы, густая рыжая борода довольно объемистого свойства и умные проницательные глаза. Поблекшая ex-красавица, сколько можно было догадаться из некоторых взглядов, улыбок и слов, была заинтересована рыжебородым bel homm'ом, а этот в свою очередь интересовался поблекшей красавицей, хотя (внутренно-то), быть может, и вовсе не с той стороны, с какой она предполагала.