Страница 178 из 223
Хмельной дворник с трудом наконец исполнил эту неотступную просьбу - и минут через пять бесчувственным пластом повалился на пол.
Два приятеля тотчас же перетащили его на постель. Иван Иваныч стал прислушиваться.
- Дышит? - спросил Лука.
Тот утвердительно кивнул головою.
- Стало быть, надо темную накрыть?*
______________
* Идти на темную - покуситься на убийство удушением (жарг.).
- Надо.
- Щипанцами за горлец нешто? На храпок его взять?*
______________
* Особый род удушения (жарг.).
- Ни-ни... Знаки будут - дело мокрое.
- Ну, так мякотью дыхало принакроем*.
______________
* Мякоть - подушка; дыхало - рот и ноздри (жарг.).
- Это, пожалуй что, получше будет.
- Лады! По мне - все едино... Затягивай-ко, брат, песню да погромче: неравно очнется да заорет, либо барахтаться станет, все-таки оно маленько посуше выйдет. А то гляди, как ни на есть, услышит из хозяев кто да прибежит, чего доброго, - тогда напляшешься! Поблажки, чай, не будет, ни за што сгоришь! На грех мастера нету!
Иван Иваныч откашлялся и громко затянул:
Ах дербень, дербень Калуга,
Дербень Ладога моя!
Лука Лукич тотчас же подхватил ему в голос баском, даже, подпевая, каблуками притопнул, а сам меж тем положил пластом на постели бесчувственного Селифана и плотно накрыл подушкою его лицо. Он сел подле него, с полнейшим хладнокровием, словно бы исполняя какое-либо обыденное дело, осторожно надавливал подушку, стараясь, чтобы в легкие его не могла проникнуть ни малейшая струя воздуха.
По мере того как длилась эта операция, оба приятеля становились сосредоточеннее; Лука нажимал уже молча, вполне серьезно и озабоченно, "чтобы дело в аккурат пришлось", а лицо Ивана Иваныча все больше и больше покрывалось томительной бледностью, голос дрожал и обрывался, так что ему с трудом приходилось пересиливать себя, чтобы допеть до конца "дела" свою песню, под аккомпанемент которой совершалось это тихое, оригинальное убийство. По выражению его глаз и по той дрожи, которая кривила мускулы его лица, видно было, что ему впервые еще приходится быть свидетелем и участником такого дела и что при виде этой систематически производимой насильственной смерти его пронимает невольный холод ужаса. Сидя у стола, он отвернулся от своего товарища и пел "дербень Калуга", заткнув уши и прикрыв лицо руками, чтобы не видеть этой страшной сцены и не услышать как-нибудь стона их общей жертвы или ее последнего, глухого хрипенья в подушку. Ему было страшно при мысли, что человек умирает, умирает насильственной смертью - "без покаяния, сердечный, словно пес какой, - слава тебе господи, что хоть не от моей руки, что не я его покончил!" - думал он, боясь оглянуться на приятеля, для которого подобного рода профессия, очевидно, давно уже была делом привычным.
Прошло минут семь. Селифан Ковалев сделал несколько бессознательных, конвульсивных движений и содроганий всем телом, но рука, державшая на его лице подушку, была тверда и безмилостна: через две-три минуты после этих конвульсий - на постели уже лежало безжизненное тело.
- Сварганено! - промолвил Лука, подымаясь с постели.
- Теперь, брат, берем его под руки, да и лататы* поживее...
______________
* Удерем, скроемся (жарг.).
На лицо покойного нахлобучили шапку и, подхватив его под мышки, поволокли на улицу, в качестве бесчувственно пьяного человека.
- Эка нализался, скот любезный! Как его теперича домой сволочишь?.. До бесчувствия, почитай... А тут еще - ишь на дворе завируха какая поднялася! Так и метет снежище! Ну, ползи же, что ль, чижало ведь тащить тебя! приговаривал все время Лука Лукич, усаживая труп Селифана рядом с собою в лихачевские санки и бережно обхватывая его рукою. Иван Иванович поаккуратнее застегнул полость, по-прежнему вскочил на облучок - и рысак стрелою помчался по улице, направляясь к набережной Большой Невы.
- Ух, ты!.. Фю-ю-ю!.. Кати-малина!.. Лихо!.. - кричали и гаркали оба приятеля, изображая собою гулящую братию, и когда они спустились на ледяную дорогу Большой Невы, до слуха полицейского солдата, что стоит на Гагаринском спуске, долго еще долетала песня:
Как по Питерской, по Тверской-ямской
По дороженьке...
У Мытнинского перевоза поднялись на берег Петербургской стороны не трое, а двое живых седоков в санях лихача-извозчика.
XXXIII
ТЫРБАНКА СЛАМУ
Эти двое седоков немедленно же возвратились в тот самый нумер "Утешительной", где за час было совершено убийство. К ним также присоединился теперь и лихач Карчак, который поставил своего коня на кормеж во дворе трактира.
- Оглядеть бы, братцы, исперва-то комнату хорошенько, чтобы потом как-нибудь нижайшей благодарности не оказали*, - предложил Лука, снимая свою лисью шубу.
______________
* Оставили в подозрении (жарг.).
- Это ты в правиле, - согласился лихач, - "береженого и бог бережет", говорится.
- То-то! Однова был этта случай такой, что сварганили молодцы дело, продолжал первый как бы для пущей убедительности в своем предложении, - и совсем бы, кажись, чисто сварганили, так что и концы в воду, да лих комнату забыли углядеть, а в комнате-то комиссия опосля на розыске и найди две вещицы: галстух потемного* (родные сразу признали) да пуговку от пальта. Прикинули этта пуговку-то на маза** - как раз, значит, к пальтишке евойному под остальные приходится, даже на место ее и новую-то, дурень, не догадался пристегнуть. Так от этой самой безделицы и дело все раскупорилось - ни за што сгорел человек. Огляди-тко, Карчак, на постели да по полу пошарь!
______________
* Убитый, задушенный (жарг.).
** Старший вор, заправляющий делом (жарг.).
Но Карчак и без того, сам по себе догадался сделать осмотр, еще по первой мысли об этой предосторожности.
- Чисто! - уведомил он, обшарив углы вместе с мебелью и подымаясь с пола.
- Ну, а коли чисто, значит, и за тырбанку* можно приняться. Вали-ко, брат Зеленьков, рыжую Сару на стол! Аль у тебя, подико-сь, чай, все финажками?**
______________
* Дележ добычи (жарг.).
** Ассигнациями (жарг.).
- Финага - барская бабка*, - заметил Иван Иванович, вынимая бумажник из кармана.
______________
* Господские деньги (жарг.).