Страница 165 из 223
- Радуйтесь, матушка, ваше сиятельство, радуйтесь! - вприпрыжку возвестил он ей, потирая ладони, - теперь уже делу конец, и богу слава! чистенько вышло, чистенько!.. больше уж не будут тревожить их сиятельство, и, значит, этак через недельку они могут благополучно отправиться за границу, для поправленья в здоровье своем... Так-то-с, матушка, так-то-с!.. Полиевкт Хлебонасущенский - уладил.
В тех экстренных случаях, когда княжеское семейство ощущало настоятельную нужду в великом юристе и практике, Полиевкт Харлампиевич, чувствуя силу свою - что без него, значит, ничего не поделаешь, - всегда позволял себе на это время некоторую холуйственно-игривую фамильярность в разговоре и обращении с Шадурскими; но все-таки эта фамильярность не превышала пределов известной почтительности. Словом, это была фамильярность молодого пуделька, которого ласкают за поноску, а впрочем, и поколотить могут - и пуделек, про себя, очень хорошо это понимает и чувствует...
- Скажите, пожалуйста, кто эта несчастная женщина? - осведомилась княгиня, почувствовав сострадание к Бероевой.
- А ничего-с! как есть ничего! - с нагло-паяснической ухмылкой мотнул головой Хлебонасущенский.
- Бедная!.. Мне очень жаль ее, - продолжала соболезновать княгиня, она так несчастна... горя у нее столько в лице...
- Ничего, пройдет-с!.. "Кто горя не пытал, тот жизнью не живал", сказал один стихотворец.
- Скажите, что же с ней теперь сделают?
- На Конную повезут.
- Куда? - с удивлением переспросила княгиня, не понявшая этого выражения.
- На Конную площадь, Рождественской части, 2-го квартала, где ихнего брата обыкновенно публичному позору предают, - пояснил великий юрист, которого все еще не покидало светлое настроение духа по поводу удачного окончания "малоприятной истории".
Слабонервную княгиню не шутя покоробило от этого объяснения дальнейшей перспективы, какая предстояла Бероевой.
- Нет, это уж слишком!.. - быстро воскликнула она, в волнении поднявшись с кресла. - Это наказание ведь все-таки будет связано с нашим именем!.. Я не хочу этого, положительно не хочу!.. Да и для нее тоже слишком жестоко... Она и без того наказана...
- Хе, хе, хе!.. Сострадательное сердце иметь изволите, матушка! - и Хлебонасущенский, при сей оказии отправил в обе ноздри добрую понюшку душистого табаку, слегка отвернувшись бочком от княгини. - А вы не тревожьте себя понапрасну, - продолжал он, отряхая пальцы, - мы ее сумасшедшею сделаем!
- Как сумасшедшею? - пуще прежнего изменилась княгиня.
- А так-с, как обыкновенно бывают сумасшедшие.
- Я не понимаю вас, мой милый...
- Хе, хе, хе!.. Оно точно что, - хитрая штука, ваше сиятельство; ну, да ведь на то мозги у человека. Я уж эту удочку успел закинуть в показаниях его сиятельства князя Владимира Дмитриевича. Внушил-с! внушил то есть, что покушение и все это прочее, так сказать, сделано в потемнении рассудка, что Бероева, значит, сумасшедшая и оттого понапрасну оговаривает себя и других в противозаконной связи и в ребенке каком-то... Это, значит, ей все в мечтах представлялось, а она за действительность принимает... С таковым моим взглядом и медицинское показание доктора Катцеля отчасти согласуется.
Княгиня слушала великого юриста с возрастающим изумлением и любопытством.
- А если эта женщина в здравом рассудке? - возразила она.
- Ну, так что ж, что в здравом? Ну, и пущай ее на здоровье!.. Мы в этом ей не препятствуем!.. С богом!
- Так как же сумасшедшею ее после этого сделать?
- А уж у нас на то мастера есть такие... Через освидетельствование обыкновенно это делается; ну, и медики при сем случае тоже... Да это уж пустячное дело, статья третьестепенная!
- И что же потом с нею сделают?
- Обыкновенно что - в сумасшедший дом посадят, лечить будут...
- Но это ужасно! - как бы про себя заметила княгиня, с содроганием, нервно шевельнув плечами.
- Ничего тут ужасного нету, ваше сиятельство, - невозмутимо возразил Хлебонасущенский, - что ж такое? Там очень хорошо содержат, и притом даже очень благородные люди сидят... гимнастикой развлекают их, чтение, музыка даже... пища хорошая и все такое - в отменном виде содержатся!.. А ежели супруг пожелает взять ее к себе обратно, то и в этом ему препятствия не окажется: можно будет устроить так. Это даже, я нахожу, прекрасный исход всему делу! - заключил Полиевкт Харлампиевич, - потому - иначе ее репутация сильно пострадала бы, да и в ссылку еще отправили бы, с семейством навеки разлучили бы, а теперь это дело будет и для нас, и для нее безобидно: и закон утолен, и граждане помилованы. Так-то-с!
На княгиню, однако, эта картина благоденствия в сумасшедшем доме мало произвела утешительного действия. Она сидела, погрузясь в серьезную задумчивость. Из рассказа Хлебонасущенского и из признаний, вынужденных ею у сына, она знала почти вполне настоящую историю, в том виде, как происходило дело в действительности и как извратили его на следствии. С настоящего же часа, после того как сама увидала убитую горем Бероеву, ей стало жаль эту женщину: голос совести мучительно заговорил в душе княгини, борясь с чувством страха за честь ее сына и ее фамилии. Ей сильно бы хотелось теперь сделать что-нибудь хорошее для Бероевой, чтобы облегчить ее дальнейшую судьбу и тем успокоить внутреннего червяка, который с этой минуты стал сосать ее сердце.
Хлебонасущенский по-своему объяснил себе это тяжелое раздумье.
- Вы, матушка, уж об их сиятельстве не извольте больше беспокоиться, говорю вам! - приступил он к новым утешениям. - Теперь, значит, делу этому дан самый правильный ход. А что если их сиятельство и пошалили маленько, так ведь что ж с этим делать! - молодость, кровь у них горячая, не уходились еще... С кем грех не случался? Быль молодцу не укор, говорит пословица, а конь - о четырех ногах, да спотыкается; кто богу не грешен? Лишь бы перед царем быть чисту, а бог простит, понеже милосердию его несть конца неисчерпаемый кладезь, учит нас премудрость... - Полиевкт Харлампиевич, вспомнив свою семинарскую старину, заговорил наконец в любимейшем своем высоконазидательном тоне. Но и этот поучительный тон не произвел на княгиню желаемого действия, и потому опытный практик тотчас же сообразил, что время ему удалиться, так как ее сиятельство не чувствует больше охоты предаваться с ним дальнейшим измышлениям и разговорам. Крякнув раза два в руку и по обыкновению обдернув борты фрака, он посеменил на месте и взялся за шляпу.