Страница 117 из 223
- Ах, душка, что это вы говорите!.. Ай-ай, девицы, какой противный мужчинка!.. Ай, нет, страсти какие!.. Ай, нет, девицы, умираю!.. Это ужасть... до смерти просто смешит! - визжали дамы, перешептываясь по временам одна с другой и с громким хохотом наивничая в ответ на любезности своих кавалеров. В обществе этих дам слышался исключительно русский говор, ибо "по-французскому" они не разумеют, - совершенный контраст с махровыми цветами без запаху, где полновластно царит вульгарный жаргон Парижа да изредка немецкие фразы.
Шадурский, боясь, чтобы кто не подумал, будто он чересчур нежный и даже ревнивый любовник, совершенно покинул свою Машу на произвол судьбы и хозяйки и избегал даже часто попадаться ей на глаза; а хозяйка слишком была занята, - во-первых, своим собственным удовольствием, во-вторых, многочисленными гостями и особенно гостьями, составлявшими ее прямое, родное ей общество, - так что Маша весь вечер почти была одна. Дамы как-то чуждались и не сходились с нею; она же сама, по робости и непривычке к такому большому обществу, тоже держалась как-то в сторонке. Грудь ее томило какое-то беспокойно-сосущее, тоскливое чувство, которое испытывает самолюбие человека, попавшего в чуждое ему общество, вдобавок еще считаемое им почему-то выше себя. В этих случаях один уже вид чужого веселья, при сознании своего полного одиночества наводит на душу тоску невыразимую. Она тщетно искала глазами Шадурского и не находила: князь заблагорассудил удалиться к одному из карточных столов, где потешался над некоим индивидуумом, из категории братцев, который числился прихлебателем в этом обществе и употреблялся на посылки, играя часто роль Гермеса в отношении сердец златой юности и героинь балета. Этот юноша с очень важным видом отдавал приказания оркестру, поил водкой кучеров и пивом музыкантов, подставлял стулья титулованным господчикам, провожая и указывая им дорогу, когда кому-нибудь из них заблагорассудилось выйти на террасу либо в другое место, и поправлял плохо горевшие фонарики - и все это с необыкновенным сознанием своего достоинства и близости к таким светлым особам.
Маша, закутанная в теплую ангорскую шаль, стояла на террасе, когда к ней подошел расслабленной подагрической походкой один из старцев-гаменов, скрывавших под завитым паричком и нарумяненными щеками свой шестой десяток.
- Что вы, милочка, стоите тут?.. Пойдемте, я вас покатаю, - предложил он бесцеремонно, по праву своего солидного возраста, взяв ее за талию и норовя поцеловать в щеку своими отвисло-мягкими губами.
Маша, никак не ждавшая такого приема, быстро отшагнула от него в сторону и смерила старца холодным и строгим взглядом.
Несколько дам, сгруппировавшихся на другом конце террасы, при виде этого маневра разразились бесцеремонно громким хохотом.
Маша вспыхнула: она не могла понять - над нею или над старцем захохотали они.
- Ох, какая гордая "мадам"! - запахнулся тот в свое богатое меховое пальто, отходя от Маши и направляясь на противоположный конец, к хохотавшей группе. - Вы, птички, будете подобрее ее, вы поцелуете старичка? а? не правда ли?
- Поцелуем, дединька! поцелуем! - защебетали птички.
- Я знал, что не откажетесь!.. Вы ведь любите старикашек...
- Какой вы старикашка, дединька?.. Что это, душка, вы на себя сочиняете? Вы еще совсем молодой - вам все девицы скажут! Вы еще лучше иного молодого будете... Те - мальчишки, а вы - мужчина хоть куда!
- Хе, хе?.. Н-да!.. Мы еще постоим за себя... постоим... Ну, кто же хочет целовать меня?
- Я!.. я!.. я, дединька!.. Я!.. - завизжали все они в один голос, и дединька стал во порядку подходить к каждой из них и со всеми перецеловался в губы.
- Спасибо, девочки, спасибо... merci, наградили, не обидели старичка! говорил он расслабленным голосом, совсем размякнув, как булка в чаю, от этих молодых поцелуев.
- Мы ведь, дединька, добрые, мы не гордые, мы не такие дикие - не то что другие, - затараторила одна из птичек этой группы.
- Чтой-то, девицы, нынче иные какие недотроги становятся, просто ужасти! Не прикоснися к ним...
- Ну, ну, ну, полно, полно... - уговаривал дединька, по незлопамятности своей уже позабывший "обиду" Маши, будучи вполне вознагражден за нее ее антагонистками.
- Да нет, право, дединька, - перебила его шпилька, - мы уж и то сидим себе да думаем: зачем это к нам, к театральным, вдруг посторонние лезут?
- Ну, кто же, кто же посторонний?.. разве я посторонний?
- Да мы, душка, не про вас; вы - наш совсем, с нами в колыбельку, с нами и в могилку, вы - наш родной, дединька, а вот другие...
- Да кто же другие?.. Все ведь свои, кажись...
- Нет, уж есть; мы знаем, кто!.. И зачем это?.. Мало им, что ли, содержанок-то по городу? и знакомились бы себе!..
Взрыв бурака, возвестившего начало фейерверка, прервал этот разговор, наполнив всю террасу визгом и писком неимоверным. Все общество из комнат повалило сюда. Маша увидела наконец Шадурского и бросилась к нему. Он стоял рядом с двумя фраками и весело разговаривал с ними.
- Князь, сделайте честь, представьте нас, - заговорили фраки, как только она приблизилась. Шадурский назвал того и другого, прибавя, что оба его хорошие приятели.
Маша мельком взглянула на них и узнала в обоих тех самых вполне приличных молодых людей, которые так нахально лорнировали ее однажды на улице и выражали весьма нелестное для нее мнение как о "содержанке" Шадурского. В ней закипела наконец какая-то нервическая злость, которая так и подмывала ее высказаться.
- Я вас несколько помню, господа, - начала она дрожащим от волнения голосом, - вы как-то раз очень много оглядывали меня на улице... Помните, князь, я вам тогда еще говорила... Я никак не ожидала, что вы - приятели его.
- Tais-toi prist*, - осторожно дернул он ее за руку, с шепотом наклонясь к самому уху, а у самого все лицо передернуло от сильного неудовольствия.
______________
* Молчи!.. Тсс!.. (фр.)
Приятели ухмыльнулись, переглянулись и, как ни в чем не бывало, продолжали прежний веселый разговор с князем Шадурским, который, по-видимому, стал еще любезнее к своим собеседникам, желая сгладить впечатление Машиных слов: оба были сыновья весьма важных и чиновных сановников.