Страница 114 из 223
* * *
Однажды князь заехал к ней часов около четырех дня и нашел ее очень грустною. Хотя она и старалась не высказывать этого, напуская на себя веселость, однако от его взгляда не скрылся тайно сосущий ее червяк. Расспросы, участие, настояния - ничто не помогло ему понять причину ее скрытой тревоги и грусти. Наконец, после неотвязных и долгих просьб с его стороны, Маша нехотя рассказала, в чем дело.
Дело было в том, что она отправилась гулять одна, пешком, и, торопясь домой, в надежде застать у себя дожидающего князя, обогнала двух, по-видимому, весьма приличных молодых людей.
- Ба, да это Мери! - сказал один другому. - Обрати, друг любезный, внимание на эту женщину: премилое создание - рекомендую!
- Какая Мери? кто она? - откликнулся другой, идя с товарищем непосредственно вслед за нею.
- Мери - содержанка молодого Шадурского.
- Да?! а он уже разве обзавелся?
- Как же, недели две уж есть.
- А! стало быть, одною камелиею больше.
- Надо полагать, так.
- Гм... А должно быть, она оберет его вконец, как ты полагаешь?
- Если не дура, так оберет, конечно, - c'est une profession, comme une autre*.
______________
* Это такая же профессия, как всякая другая (фр.).
- Eh bien, filons, je veux la voir*.
______________
* Ну, хорошо, идем, я хочу ее видеть (фр.).
И молодые люди, обогнав, в свою очередь, спешившую Машу, забежали несколько шагов вперед и бесцеремонно оборачивались на нее, оглядывая с ног до головы сквозь pince-nez*.
______________
* Пенсне (фр.).
Она слышала их разговор, во время которого кровь бросилась ей в голову, болезненно защемилось сердце стыдом и негодованием и всю ее кинуло в нервическую дрожь. Не будучи в состоянии совладать с собою и желая поскорей избавиться от назойливых лорнетов двух вполне приличных молодых людей, она прыгнула в сани первого встречного извозчика и поехала домой.
- Как бы я желал знать, кто эти господа, чтобы вытянуть их хорошенько хлыстом по физиономии! - вскричал Шадурский, напуская на себя горячность благородного негодования.
- Нет, они правы, мой друг! - возразила Маша, вскинув на него взор свой, необыкновенно оживленный в эту минуту волнением. - Что ж, разве ты не тратишься на меня? разве вся эта комната, все эти безделушки, наряды мои не стоили тебе денег? разве не правда все это?.. Я не хочу, чтобы ты тратился на меня больше. Слышишь ли - не хочу!.. Я не подумала об этом раньше, а словно вот ребенок принимала игрушки... Знаешь ли, когда человеку живется хорошо, так он и глаза на все закрывает, пока не разбудят его. И как мне это в голову не приходило? - тихо и стыдливо кручинилась она, припав на его плечо и опустя глаза свои в землю.
- Очень сожалею, что теперь пришли такие глупости, - возразил Шадурский. - Я делал все это столько же и для себя, сколько для тебя, мой друг, и тут вовсе нечем так огорчаться.
- Нет, есть чем! Они из моей любви сделали какую-то подлость, считают продажной...
- Экие ведь люди какие есть на свете! - продолжала потом Маша, несколько поуспокоясь от своего волнения. - Все-то они сумеют загрязнить да оклеветать!.. Зачем все это? Ну, что им до нас? чем мы им жить мешаем? кому какое зло мы делаем нашей любовью? Нет-таки, нужно бросить грязью!.. И кто это старается, право?
Бедная, верующая душа и не подозревала, что первый постарался тот, кого она почитала высшим своим идолом, кому отдала все свое сердце.
- Однако все это пора кончить... До свиданья, Маша, скоро никто не посмеет говорить таким образом... Прощай - я еду к отцу, - заключил Шадурский, желая этими словами подать ей надежду на исполнение давно обещанной женитьбы и, стало быть, утешить ее, а в сущности чувствуя только потребность избавиться поскорее от неприятной сцены да от сознания своего двусмысленного нравственного положения после ее последних слов. Это был первый упрек совести, который на мгновение почувствовал он в отношении этой женщины.
Но натура князя Владимира была такого свойства, что не принимала глубоко никаких впечатлений: на первом плане, как известно уже читателю, стояло в ней одно только всепожирающее самолюбие. Едучи домой, он уже размышлял не об этом невольном упреке, а о намерении Маши не принимать от него никаких трат на ее прихоти. Ему любовница нужна была не для сердца, а для света, поэтому она должна остаться такою, как была до последнего дня, то есть показываться в публике в качестве его любовницы. Он, в сущности даже остался очень доволен уличным разговором двух молодых людей: известность такого рода весьма льстила его самолюбию; не нравилось только мнение насчет того, что если Маша не промах, то оберет его совершенно, ибо этим мнением особа князя характеризовалась в некотором роде близорукой и бесхарактерной пешкой, - самолюбие вопияло.
Однако хочешь не хочешь, а надо чем-нибудь покончить свое фальшивое положение относительно обещанной женитьбы. Князь наконец пришел к заключению, что далее нельзя уже тянуть такую канитель, и потому решил приступить, без откладываний в дальний ящик, к не совсем-то приятному объяснению с Машей.
Остаток дня он употребил на обдумывание этого объяснения, которое надо было устроить как можно ловчее, дабы выйти из него полным джентльменом, сохранив к женщине свои настоящие отношения.
На другой день он нарочно постарался не видеться с Машей и приехал к ней уже поздно вечером, приняв на себя крайне встревоженный, угрюмый и озабоченный вид.
- Что с тобою нынче? - спросила удивленная девушка, когда на ее приветствие он только крепко-крепко пожал ей руку и, не сказав ни слова, как усталый, опустился в кресло.
- Послушай, Мери, - вперил он в нее долгий, испытующий взгляд.
Девушка чутко вытянула шею.
- Ты всегда была откровенна со мною - стало быть, будешь и сегодня... Скажи мне, ты хочешь быть моей женою?
- Ты это знаешь, - ответила Маша, недоумевая, какой смысл и значение имеет предложенный им вопрос, соединенный с таким экстраординарным вступлением.
- Нет, ты отвечай мне положительно!.. Я этого требую.
- Быть твоей женой... - проговорила девушка в каком-то мечтательно-светлом раздумье... - Да! Я была бы тогда счастливейшей женщиной, - подтвердила она с восторгом, на мгновение сверкнувшим в ее глазах.