Страница 111 из 223
- Ну, я пойду уже спать, а ты, Marie, занимай кузена, - сказала Амалия Потаповна, грузно подымаясь с места, и поцеловала в лоб молодую девушку.
- Послушайте-ка, ma tante*, мне что-то не хочется ехать домой: лень, да и поздно, прикажите мне там где-нибудь сделать постель, - предложил Шадурский, на что Амалия Потаповна с улыбкой ответила: "Bon"!** - и удалилась из комнаты. Маше после нескольких бокалов шампанского нисколько не показалось странным последнее предложение молодого князя.
______________
* Тетушка (фр.).
** Хорошо (фр.).
Она продолжала прыгать, смеяться и не оказывала особенного сопротивления, когда тот, поймав ее за руки, начинал покрывать их поцелуями; ее очень забавляло, если она успевала выдернуть свою ладонь из-под его губ в то время, как они готовились прикоснуться к ней. Ей весело было с каким-то наивно-грациозным, кошачьим кокетством дразнить молодого человека.
- Послушайте, кузина, мы с вами ведь родня - так выпьемте на брудершафт! - вдруг пришла ему фантазия.
- На брудершафт?.. А что это значит, выпить на брудершафт?
- А вот я вас научу. Это значит, что мы поцелуемся и после этого будем ты говорить. Согласны?
- Нет, не хочу... Ведь это только муж да жена говорят, или брат с сестрою...
- А мы с вами кузены - не все ли равно?
- Ну, выпьемте, пожалуй!.. Как же это?
- А вот как, - объяснил князь, налив два бокала. - Давайте сюда вашу руку...
- Нате хоть обе!
- Нет, надо правую, которая с бокалом. Садитесь ближе ко мне - сюда, на диван.
- Ну, а теперь что?
- А теперь мы скрестим наши руки, как кольцо с кольцом, и выпьем... Пейте, кузина! разом только! разом! да и все до дна - вот так! Молодец, кузина!
Маша выпила залпом и весело засмеялась.
- Теперь я тебе буду ты говорить, - заметил Шадурский.
- "Ты" говорить?.. А я-то как же?
- И ты мне тоже.
- Ах, как это странно - "ты"!.. Владимир - ты... Володя. Воля - ты, словно сама с собою тихо говорила она в полузабытьи, медленно выговаривая слова и как бы вслушиваясь в гармонию их произношения. - А ведь это хорошо ты говорить! - вдруг с живостью вскочила она с места.
- Еще бы не хорошо! только ты постой, ты сиди - мы еще не кончили наш брудершафт! - притянул он ее к себе за руку.
- Как не кончили; да ведь мы уж на ты? - старалась она вывернуться.
- А целоваться-то - разве забыла?
- Э, нет, я целоваться не хочу... не хочу... и не хочу!
- Мало ли чего ты не хочешь!.. Теперь уж нельзя, теперь надо, - говорил он, насильно обняв ее одной рукой за талию, а другой стараясь повернуть к себе ее головку, которую она порывисто и грациозно то опускала низко на грудь, то вдруг закидывала кверху или отводила в стороны, закрывая ладонями свои смеющиеся губки, чтобы увернуться от его поцелуев, покрывавших уже ее глаза, лоб и шею и щеки.
Наконец ему удалось отвести от лица ее руки, и она, изнеможенная этой борьбой, уже не сопротивлялась более его долгому, впивающемуся поцелую.
Это был еще первый подобный поцелуй в ее жизни, и под неотразимым его обаянием она без сил, без движения, в каком-то чудном забытьи, ощущая все это словно сквозь сон, опрокинулась на державшую ее руку.
Князь чувствовал на этой руке и на своей груди нечастые конвульсивные вздрагивания всем телом молодой девушки, видел томление, разлившееся по ее красивому лицу, - и с видом дилетанта, сделавшим бы честь пятидесятилетнему ловеласу, любовался на свою добычу.
И вот эта добыча чувствует уже, как раскрылся ворот ее пеньюара, ощущает чужую щеку на своем обнаженном плече... болезненное, но бессильное чувство стыда вынуждает у нее последние сопротивления, последние усилия. Она, полная неизвестности о том, что с ней делается, что с ней будет, - без слов, одним только красноречивым взглядом, полным слез, молит его отсрочить роковой миг и старается стыдливо прикрыть свою грудь и плечи.
* * *
Под утро ее разбудили новые ласки любовника. Здесь только она опомнилась и с криком ужаса вырвалась из его объятий.
- Князь... я - бедная девушка... Стыдно! - через силу проговорила она, давя в груди истерические рыдания.
Но князь был не из стыдливого десятка.
- Прочь!.. подите прочь от меня! не подходите! - возвысила она голос, отстраняя его рукою. - Господи, господи! что они со мною сделали! Как я людям-то в глаза погляжу теперь!.. О, какая подлость!.. Несчастная я, несчастная! - и она, рыдая, бросилась на свою подушку.
Князю еще никогда не доводилось быть свидетелем подобной сцены. Он испугался, струсил и, став перед ней на колени, начал просить прощения, уверять в своей любви, клясться, что он все это загладит, говорить, что хочет жениться на ней, и все прочие глупые и пошлые слова, которые обыкновенно говорятся подобными героями в такие критические минуты.
Но Маше слышались в его словах искренность и страсть и нежность - она мало-помалу поверила его уверениям, потому что вообще девушке в ее положении легко верится словам и клятвам человека, к которому расположено ее собственное сердце. Его мольбы и кроткие, несмелые ласки успокоили Машу, она доверчиво подняла его с колен и проговорила с глубоким вздохом:
- Ну, что кончено, того не воротишь... Ты от меня взял все - у меня ничего больше нет теперь: так люби же меня.
Бедная душа от той самой минуты покорилась своей печальной необходимости. Ей как-то и верилось и не верилось князю, что он на ней женится, и скорее даже не верилось - почему? - она сама не знала, а хотелось ей только, чтобы он любил ее, чтобы среди новой жизни ее у тетушки-генеральши была бы хоть одна близкая, теплая и любящая душа, которой бы можно было довериться. И она с детской откровенностью рассказала ему про свою прежнюю тихую и безвестную жизнь в Колтовской, про своих стариков, про то несколько странное участие, которое принимала генеральша в ее судьбе чуть что не с первого дня рождения.
Князь слушал ее с интересом, обдумывая в то же время, каким образом отделает для нее квартиру, куда перевезет ее как свою содержанку. Он, между прочим, сообщил Маше и о своем намерении переселить ее от генеральши, уверяя, что впоследствии и старики к ней переедут и будут жить они по-прежнему все вместе, что непременно случится после женитьбы - стоит только выпросить позволение отца и матери, которые наверно согласятся беспрекословно. Предположение о жизни вместе со стариками так обрадовало Машу, что она разом все простила и все позабыла своему нечаянному любовнику, сердечно привязавшись к нему за это доброе обещание.