Страница 6 из 14
Долго потом никакой животины не заводили, однако, как-то под осень грузились мы в Карелии лесом, не то для какого-то колхоза, не то для совхоза на юге России. Их представитель наблюдал за погрузкой, чтоб ни одного бревна на берегу не осталось, и должен был сопровождать груз до порта выгрузки. Отвечал, значит за сохранность груза. А куда он денется, ежели погружен да привязан найтовами. Посоветовали мы ему ехать домой отдыхать, а дней через десять встречать нас в Азове. Обрадовался он шибко. Как-никак, всё лето был на лесозаготовках, соскучился по жене.
– Я, – говорит, – вам за это поросёнка подарю.
Да зачем нам поросёнок, что у нас, свиноферма? Стали отговариваться, а он настаивает:
– Привезу и всё, а там сами решайте, что с ним делать, толи съесть, толи на откорм держать, если конечно помещение для него найдёте.
На наших судах не только что поросёнка, а на иных, целую свиноферму разместить можно. Проектировали-то их с учётом эксплуатации в военное время. На многих понаделали санпропускников. Это когда с палубы сначала заходишь в раздевалку, потом в душ, потом в одевалку, а уж, после этого, к каютам. Что б значит всю радиацию смыть.
Да, чего только не увидишь на флоте, а как называют суда, так об этом отдельную историю написать можно. Это ж как нужно с головой не дружить чтобы придумать названия вроде «Нижегородский комсомолец», или «Семьсот пятидесятилетие города Горького». Воистину горькая участь досталась тем, кому за границей приходилось произносить эту абракадабру по буквам на английском языке, А уж объяснить, сколько, в связи с этим, лет было Максиму Горькому, вообще никто не мог. Ленинградские лоцмана придумали прозвище покороче – «ТРИ ЧЕКУШКИ». А иначе, пока название судна выговоришь, так и язык сломать можно.
Пришли мы, значит, в Азов, а там нас уже встречает наш знакомый. Поправился, посвежел, видать на пользу отпуск пошёл. Груз проверил – всё в порядке, – и говорит:
– Пойдёмте, я вам подарок передам.
– Какой такой подарок? – мы уж и забыли, а он настаивает.
– Не везти же его обратно на свиноферму, там его давно списали, и теперь он будет только отчётность нарушать. Я ведь для него и документ выправил и корма привёз.
Принесли его на судно, поместили в приготовленное помещение, стали решать, что с ним делать. Чтобы на шашлыки пустить, об этом и речи нет. Он маленький, розовенький, тычется своим пятачком в колени да подставленные ладони, радуется жизни. А чего ему? Помещение досталось чистое, тёплое, еды вдоволь, внимание со всех сторон, всяко лучше, чем в свинарнике. Однако, животина хоть и с документом, но всё же не совсем обычная на судне. Вот раньше, на парусном да на военном флоте, это было делом привычным, а теперь кроме собак да кошек, пожалуй, что никого и не увидишь. Но по большому счёту разница-то не очень большая, только что не гавкает, зато как хрюкает! В общем, решили его оставить и назвать Шариком. И началась у него жизнь корабельная. Поначалу беспокоились, особенно матросы, которым вменили в обязанность убирать помещение, как никак свинья, слишком грязно будет, однако Шарик оказался на редкость чистюлей. В иной каюте грязи было больше чем в его помещении. Сделали ему корыто из двух отделений; одно для еды, а другое для воды, так он быстро во всём разобрался. Из одной половины ел, а в другую аккуратно складывал отработанное. Удивились мы тогда его сообразительности. Дальше – больше. Наш Шарик подрастал, и ближе к весне, его стали выпускать на палубу. Стеснительностью, при оправлении своих естественных надобностей, он поразил всех. Обследовав всю палубу, и укромные уголки он задом стал пятиться в один из них, оставив снаружи только свою умилённую мордочку и никто, ни за что не догадался бы, что он там делает, глядя на всех просто ангельским взором.
Каждый день общения с поросёнком приносил что-то новое. Как-то, на длинном переходе, разыгралась непогода. Три дня штормило. Волна шла бортовая и судно сильно раскачивало. В такую погоду немного находится желающих что-нибудь поесть, кроме разве что солёненького. Волны сильно заливали палубу, и ни у кого не было желания заниматься поросёнком. Да это было и не безопасно. Наконец дошли до порта и встали к причалу. Утром нашего Шарика выпустили на прогулку. На удивление, его помещение было вполне чистым, хотя весь оставленный корм съеден. Никто не побеспокоился, что первым делом надо бы его накормить.
Да, так вот, не прошло и получаса как со стороны камбуза, привычный уклад тихой жизни разорвал дикий крик повара: «Посмотрите! Посмотрите, что эта скотина наделала».
А что эта скотина могла наделать? Побродив по палубе, и, не найдя там ничего съестного, поросёнок забрёл в жилую надстройку; чего никогда не делал ни до, ни после этого; и, найдя по запаху камбуз, оставил там свой трёхдневный автограф, прямо посредине почти стерильного помещения. Так мы узнали, что животина наша, существо вполне разумное и с характером.
Наступило лето. Почти ежедневные помывки палубы доставляли поросёнку истинное удовольствие. Нагревшись на раскалённой палубе, он сам помогал боцману вытаскивать шланг, уцепившись за него зубами, и блаженствовал когда его, не только обливали водой, но и тёрли палубной щёткой. Радость от общения была обоюдной, как со стороны поросёнка, так и со стороны членов экипажа. У каждого находилось время поиграть с ним, и это существенно влияло на психологическую обстановку, несомненно, улучшая её. Со временем, Шарик стал помогать и вахтенному матросу у трапа. Встречая посетителей, он недовольно похрюкивал, если его желание пообщаться, и как бы рассказать о своей счастливой судьбе, было проигнорировано, хотя, это случалось довольно редко. Всякий пришедший вначале удивлялся, а потом, почёсыванием Шарика за ухом, вроде предъявлял свою визитную карточку, что он свой.
Однако больше всего Шарику нравилось сопровождать капитана, когда тот, занимаясь спортом, ежедневно пробегал по палубе не менее тридцати кругов. И как только у него голова не кружилась от этакой круговерти? Вот и поросёнок, пристраивался за ним, и бегал вдоль борта, огибая кнехты, от бака до надстройки, набирая при этом приличную скорость. Переход на новый курс требовал определённой сноровки. Чтобы затормозить, он вытягивал вперёд задние ноги, садясь при этом на зад, и скользил по шершавой палубе, что позволяло ему затормозить, быстро развернуться и продолжать бег в другом направлении. Так, друг за дружкой, они и бегают, олимпийцы доморощенные.
Во многих портах, куда мы заходили часто, портовые начальники, что поменьше рангом, уже знали о нашем Шарике, но как нормальные люди, внимания на это не обращали. Какое им дело лает Шарик или хрюкает, судно то каботажное, дальше России не уйдёт, так что незаконного экспорта мяса не предвидится, и международных конвенций по торговли мы не нарушим. Однако, однажды под вечер, встали мы у причала в Ильи-чёвске, и надо же на беду, не то начальник таможни, не то кто-то из его заместителей, прогуливался вдоль причала. Ему бы положено на машине ездить, а тут угораздило его пешком, да ещё вдоль нашего борта проходить. Шарик у трапа за фальшбортом стоит. Заметил приближающегося, разодетого в новую форму чиновника, и ждёт, когда ему внимание окажут. Но чиновник, задумавшись о чём-то своём, прошёл мимо трапа. Поросёнок, не дождавшись визитёра, высунул на секунду свою морду в клюз, и недовольно хрюкнул вдогонку. Шедший по причалу слегка приостановился, повертел головой и продолжил свой неспешный шаг. Но не тут-то было. Задетый за живое Шарик, побрёл за ним по палубе, скрываясь за фальшбортом. Дойдя до следующего кнехта, он снова на мгновение высунул морду в клюз, и вновь недовольно хрюкнул. Таможенник остановился, оглянулся назад, посмотрел на судно, но, ничего не заметив, мотнул головой и пошёл дальше.
У последнего кнехта поросёнок выставил своё рыло в клюз, и, видимо в сердцах, по-своему, обругал чиновника. Тот остановился и, увидев то, что ему до этого только вроде мерещилось, поспешным шагом направился обратно к трапу.