Страница 59 из 76
Тогда я с ней согласился. Ее слова звучали разумно. Это было разумно вчера, когда мы вместе дали отпор волкам.
Но сейчас меня вновь одолевают сомнения.
Будь мы с Хоши вместе, возможно, я по-прежнему верил бы в это. Без нее я не вижу вокруг себя никакой доброты. Тем более глядя на то, как маленький мальчик карабкается по веревкам, спасаясь от страшной смерти.
Сегодня вечером цирк распахнет двери. Люди заплатят за билеты приличные деньги, чтобы пощекотать себе нервы теми ужасами, какие ждут их в программе, и чем больше крови, тем лучше. Сильвио и моя мать выиграли эту игру. В руках у зла все козыри, и оно в два счета победит добро, как уже бывало не раз.
Я так глубоко задумался, что вздрагиваю, видя перед собой Иезекиля, одетого в свои обычные обноски. Он с задорной улыбкой, которая вернулась на его лицо, смотрит на меня. Интересно, с чего это он улыбается?
— Все хорошо, Бен, — мягко говорит он. — Не переживай. Я уверен, твоя мать не допустит, чтобы ты принимал участие в открытии цирка.
Я издаю какой-то странный звук, похожий на сдавленный всхлип.
— Я переживал за тебя, — говорю я ему. — А не за себя. С тобой-то все в порядке?
Господи, что за дурацкий вопрос.
Он кивает и берет меня за руку:
— Все было не так плохо. Я оказался проворней пауков. Со мой все будет в порядке.
Я смотрю на него. Он только что прошел через этот ужас и первым делом утешает меня. Пытается взбодрить, успокоить, чтобы я не слишком за него переживал. Неудивительно, что Хоши говорила, что он особенный. Так и есть.
— Знаешь, что я думаю? — спрашивает он.
Я качаю головой.
— Говори. Так что же ты думаешь?
— Я думаю, что все будет хорошо. Думаю, что все это скоро кончится. Ведь так всегда бывает в сказках. Добро побеждает зло.
К моим глазам подступают слезы. Я робко обнимаю его. Он тотчас бросается мне на шею и крепко прижимает меня к себе.
— Иезекиль, — говорю я, глядя на его блестящие кудряшки. — Мне кажется, ты прав. С такими людьми, как ты, в этом мире просто не может быть плохо. С такими людьми, как ты, в этом мире всегда есть надежда.
Я смахиваю с глаз слезы прежде, чем он успевает их заметить, и мы вместе шагаем назад через главный двор.
Хошико
Я не даю Лоре и Элисон обнять меня. Вместо этого я подхватываю Боджо и, увернувшись от их объятий, решительно шагаю к выходу.
— Я сделала то, что ты требовал, — говорю я Кадиру. — Теперь ты должен отпустить Грету.
— Не переживай, дитя мое. Я уже распорядился. Возможно, она вернется домой даже раньше тебя. Кстати, как прошла запись?
Я ничего не говорю. Вместо этого я сжимаю кулаки — с такой силой, что ногти больно впиваются в подушечки ладоней.
— Кстати, ты не хочешь переодеться? — спрашивает он. — Этот костюм не похож на те тряпки, какие ты носишь в трущобах.
— У меня нет времени. Я хочу как можно скорее увидеть Грету.
— Как хочешь, — говорит он. — В следующий раз, я надеюсь, ты первым делом выполнишь мою просьбу. Я не любитель играть в эти игры. Мне гораздо удобней, когда меня понимают с полуслова.
Я смотрю на него и сглатываю слова, уже готовые сорваться с моего языка. Мне нельзя рисковать. Нельзя раздражать его, пока Грета по-прежнему в их руках. Если они тронут ее хотя бы пальцем, я за себя не ручаюсь.
Бен
Когда мы выходим наружу, стоит тишина. В какой-то миг мне приходит в голову шальная мысль: а не попробовать ли мне бежать? Интересно, как скоро меня поймают? Увы, я знаю, что это бесполезно. К тому же вряд ли сейчас мне хватит духу это сделать. Разве я брошу Иезекиля, Шона, Лию, Эммануила и всех остальных? Нет, я прекрасно знаю, что ничем не могу им помочь, не могу защитить, но бросить их здесь было бы сродни трусости.
Каждый раз Хоши просыпалась среди ночи, резко садилась в постели и с криком сбрасывала с себя одеяло. По ее словам, цирк по-прежнему преследовал ее, воспоминания о том, что ей довелось там пережить, страх того, что может случиться с теми, кто там остался. Она твердила, что виновата перед ними за то, что в первую очередь подумала о себе, а их бросила на произвол судьбы. Я тогда не понимал, что она хотела этим сказать. Нет, мне было ее жаль, но я не мог взять в толк, почему она считает себя виноватой.
Когда же мы узнали о начале строительства нового цирка, я не раз замечал, как они с Гретой словно зачарованные смотрят в сторону стройки, с каким-то противоестественным интересом следя за ее ходом.
— Это моя семья, — говорила она. — Они часть меня, а я их бросила.
Я отказывался это понимать.
Раньше у меня никогда не возникало такое чувство. Это ощущение долга, общей судьбы и единения. Дома, в семье, я этого никогда не чувствовал. Даже в детстве, когда был маленьким мальчиком, чувствовал внутри пустоту. Оно пришло ко мне лишь после того, как у меня появились Хоши, Грета и Джек. Лишь тогда я понял, что семья — это вовсе не узы крови. Семья — это верность. Семья — это любовь.
И вот теперь, в этом ужасном месте, мне стало понятно, что имела в виду Хоши. Я знаю этих людей всего пару дней, но их лица будут со мной до конца моей жизни. Я уже ощущаю мое единство с ними. Час премьеры с каждым мгновением все ближе. Внутренний голос упорно нашептывает мне «беги!». Ему возражает другой, сильный, настойчивый. Он велит мне остаться и пройти это испытание.
Я обвожу взглядом различные арены, аттракционы, горки, карусели, палатки. На вид в этом месте нет ничего ужасного. Наоборот, кажется, что здесь должны происходить чудесные вещи. Цирк как будто возник здесь из детских грез, из детской мечты о волшебстве.
Все новенькое, с иголочки. Все блестит свежей краской. Все сияет, сверкает, искрится. Две мусорные урны, и те яркие и симпатичные, каждая в форме того или иного циркового животного.
За то время, пока я здесь, еще никто не погиб. Людей пытали током, били, запугивали, но пока еще никто не умер. Впрочем, я точно знаю: такое долго не продлится. Совсем скоро кто-то лишится жизни. Это место построено ради истязаний, ради смерти. Кто из нас станет первым?
Я чувствую, что меня кто-то тянет за руку.
— Бен, с тобой все в порядке? — с тревогой в голосе спрашивает Иезекиль; его детский лоб нахмурен. Внезапно он указывает в небо: — Ой, что это?
Я смотрю вверх. Уже смеркается. Небо над головой окрашено в розовые краски заката. По нему, насколько хватает глаз, рассыпаны сотни крошечных черных точек. По-моему, это не птицы. Их слишком много, они слишком круглые и расположены равномерно.
Я озадаченно качаю головой:
— Не знаю. Никогда не видел ничего подобного.
— Может, это пришельцы?
— Нет, — смеюсь я. — Хотя, кто их знает. Ведь что еще это может быть?
На другой стороне площади появляется Сильвио на пару с моей матерью. Ее руки сложены на груди, губы сурово поджаты, взгляд скользит по мне, как будто я невидимка, а затем снова устремляется к небу.
Одновременно из каждой черной точки вырывается луч света, широкий и мощный. Их много, и все как один устремляются к земле.
— Похоже, что это дроны-проекторы, — говорю я Иезекилю. — Правда, непонятно, что они делают.
Один из таких лучей достигает нашей площадки, образуя между нами, Сильвио и моей матерью широкий круг света. Я смотрю на Лондон. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, с неба льются потоки света.
Кстати, Хоши я тоже впервые увидел в небе. В тот день, когда в город прибыл цирк, я увидел ее танцующей на канате на голографической картинке, повисшей над моей головой. На меня тотчас волной накатывается тоска. Я закрываю глаза. Я по-прежнему вижу ее, по-прежнему ощущаю то же самое легкое возбуждение, как и тогда, когда заглянул в ее сердитые глаза.
Рядом со мной громко ахает Иезекиль. Я открываю глаза.
И вижу ее. Мою Хоши. Нет, не в воспоминаниях, не в воображении, а вон там, высоко в небе, прямо перед моими глазами. Это та самая картинка. И не одна, а сотни. Сотни Хоши парят над городом, свободные и фантастические.