Шоу непокорных

— И что ты будешь делать во время представления? — спрашиваю я его. — Ходить по канату? Хоши говорила, что ты прирожденный канатоходец.

Иезекиль хмурит брови. Его улыбка на мгновение гаснет.

— Не совсем. — Он прикусывает губу и пару секунд молчит. Впрочем, затем его лицо вновь озаряется улыбкой. — Хоши ведь будет рада, когда узнает, что мы дали отпор волкам?

Он явно пытается сменить тему. В чем бы там ни заключался его номер, видно, что мальчонке неприятно говорить о нем.

За нашими спинами кто-то внезапно повышает голос, чтобы быть услышанным в гуле наших голосов.

— Минутку внимания. Позвольте мне что-то сказать.

Это Шон. Он поднялся на ноги, хотя и стоит, прислонившись к стене. Вид у него смущенный. Похоже, ему неловко чувствовать на себе наши взгляды. Он явно не привык быть в центре внимания.

— Я хотел поблагодарить вас, — говорит он дрожащим голосом. — То, что вы сделали, — это просто потрясающе! Вы спасли мне жизнь, вы, все до единого, рисковали собой.

— Как я уже сказал вчера, так принято у нас в цирке, — отвечает Эммануил своим обычным рассудительным тоном. — Перед лицом угрозы мы грудью стоим друг за друга, насколько это возможно.

— Вот поэтому-то я и должен вам кое-что сказать, — говорит Шон. — Что-то такое, что я должен держать в секрете.

Он оглядывается через плечо и озирается по сторонам.

— Надеюсь, здесь нет камер видеонаблюдения? — спрашивает он. — Или жучков? Меня никто не подслушает?

— Нет, — отвечает Лия. — Сильвио считает, что волков достаточно.

— Ну, хорошо, — Шон обводит нас взглядом. — Как я понимаю, среди вас нет никого, кто находился бы здесь добровольно. Я прав? Никого, кто не мечтал бы вырваться отсюда? Пусть даже назад в трущобы?

— Конечно же нет! — нетерпеливо выкрикивает кто-то. — Хватит задавать глупые вопросы и говори то, что хочешь сказать.

— Понял, — отвечает Шон и, понизив голос до шепота и подавшись вперед, чтобы его было слышно, продолжает: — Надеюсь, вы слышали про «Братство»?

«Братство». Это те самые бандиты, которые тогда на стадионе пытались похитить меня и Фрэнсиса. Они хотели убить нас. Мои родители и полиция утверждали, что потом их всех повесили. Я считал, что «Братство» уничтожено, можно сказать, в зародыше. Похоже, что это не так.

Все остальные кивают, даже самые маленькие дети, которые еще не спят.

— Так вот, — Шон переводит дыхание, — они планируют напасть на цирк во время премьеры!

Услышав такую новость, все растерянно переглядываются.

— Откуда ты знаешь? — выкрикивает кто-то.

Шон еще больше понижает голос. Я вынужден напрячь слух, чтобы расслышать, что он говорит.

— В этой организации состоит мой брат, — заявляет он с тихой гордостью. — Когда цирк еще строился, его посылали сюда работать. Он провел здесь несколько недель, помогал убирать строительный мусор. Мы несколько раз сумели перекинуться словечком. Я, насколько было возможно, сообщал ему о том, что и как здесь устроено, он потом передавал это остальным. — Шон смотрит на Эммануила, явно рассчитывая на его одобрение. — Я ведь правильно поступал, правда? Я это к тому, что «Братство» не станет нападать на Отбросов, им нужны лишь Чистые. Они все хорошо продумали и подготовили.

— А почему это нужно держать в секрете? — спрашивает Рави. — Если нет никакого риска, почему нам нельзя об этом знать?

— Потому что они не хотят, чтобы кто-то проболтался. У них грандиозные планы. У них есть оружие. Они возьмут цирк штурмом и освободят нас!

— Мы все погибнем! — исступленно выкрикивает вечно испуганная Мэгги. — Они нас взорвут!

Несколько голосов поддерживают ее, но тут встает Эммануил и поднимает руку. Все по его команде тут же умолкают.

— Мэгги, возможно, ты права. Если они нагрянут сюда с оружием, это значит, что кто-то из нас или даже все мы можем пострадать, если не хуже. Но дело в том, что рано или поздно мы все так или иначе погибнем здесь. И если выбирать между тем, чтобы, возможно, погибнуть, пока кто-то пытается вызволить нас отсюда, или тем, чтобы сидеть и ждать, какие еще унижения и муки придумает для нас Сильвио, лично я предпочту первое.

Его слов оказывается достаточно. Даже Мэгги успокаивается.

— Кто-то не согласен со мной? — спрашивает он. — Если да, то выскажите свои соображения. Каждый из вас имеет право на свое мнение. Подчеркиваю, каждый. Это и есть демократия, — добавляет он и в упор смотрит на Шона. — Если мы коллективно решим довести до сведения администрации то, что только что от тебя услышали, так и будет сделано.

Все молчат. Сердце готово выскочить из моей груди. Эммануил пристально смотрит на меня.

— Бен? — тихо спрашивает он.

Я смотрю в пол, не решаясь посмотреть им в глаза. Мне понятно, почему они готовы поддержать любого, кто сровняет это место с землей. Кстати, я тоже всеми руками «за». Просто я не уверен, что готов поддержать «Братство».

Мои родители всегда говорили, что это жестокие, безжалостные убийцы. Так утверждали все, — полиция, пресса, — мол, «Братство» — это настоящее зло.

Никогда не забуду тот ужас, когда они меня схватили. Ту леденящую душу уверенность в том, что меня убьют. Мои родители ликовали, когда бандитов поймали и повесили. Их тела несколько дней провисели перед Правительственным центром.

Я задумываюсь над словами Шона. Им нужны лишь Чистые.

Разве это оправдывает их действия? Может, и оправдывает. В конце концов, никого, кто придет на премьеру, нельзя считать невинной овечкой. Они все придут сюда, чтобы увидеть, как на арене мучаются и погибают Отбросы. Так что если план «Братства» удастся, они просто получат по заслугам.

Но ведь всего несколько месяцев назад ты сам был таким, говорит голос в моей голове. Тебе ведь тоже хотелось посмотреть представление, пока Прия и Хоши не открыли тебе глаза. Не лучше ли попытаться перевоспитать этих людей? Чтобы они поняли, что поступают нехорошо? Неужели насилие способно решить все проблемы?

Нет, нападать на людей — это нехорошо. Нехорошо убивать. И нет никакой разницы, на чьей вы стороне.

— Моя мать вовсе не обязательно выиграет выборы, — говорю я, не поднимая глаз. — Их может выиграть Лора Минтон. Все может поменяться, и не нужно для этого ни на кого нападать.

— На людей все равно будут нападать, Бен. — Голос Эммануила звенит убежденностью. — Здесь, в цирке, на людей нападали с первого дня его существования. На них нападали сегодня — на тебя, на Шона, на всех нас во время репетиций. А завтра многие из них умрут, независимо от того, прорвутся в цирк парни из «Братства» или нет. Сильвио уже это пообещал. — Эммануил показывает на маленьких детей, что мирно спят, свернувшись калачиком под одеялами. — У нас нет времени дожидаться исхода выборов. Думаю, ты понимаешь, почему происходящее с нами здесь не позволяет нам поверить в то, что, придя к избирательным урнам, Чистые вдруг осознают свою неправоту, что в них заговорит совесть и они раскаются. Даже если Лора Минтон выиграет выборы, если выполнит свое предвыборное обещание и закроет цирк, прежде чем это случится, пройдет не одна неделя, если не больше. Если же нет… — он умолкает, как будто подбирая слова, — если премьером станет твоя мать, это вряд ли облегчит нашу жизнь здесь. Скорее, наоборот.

Я смотрю на него, на его благородное лицо с отметинами львиных когтей. Я оглядываюсь на людей вокруг меня. Они все как один в шрамах и синяках — этакие памятные сувениры цирковой жизни. Я смотрю на Иезекиля. Какой бы номер ему завтра ни предстоял, ему страшно даже говорить о нем. Я видел мучения Шона и Лии, видел, как дергались их тела, когда их били электрическим током. Есть ли альтернатива сопротивлению? Разве что принять все, как есть, покорно подставить для удара другую щеку?

Нет, только не это. Уж лучше лечь и умереть прямо здесь и сейчас.

— Да, — говорю я. — Это необходимо.

— Значит, решено, — говорит Эммануил. — Все согласны?

— Все! — раздается дружный хор голосов.