Шоу непокорных

Все говорят, что о людях нельзя судить по первому впечатлению, но мне это утверждение кажется неправильным. По крайней мере, мой опыт говорит обратное. Я уже в самые первые мгновения могу точно сказать, что за человек передо мной. И дело даже не в цвете кожи и не в одежде. Для меня куда важнее свет в их глазах, то, как они улыбаются, то, как держатся.

По-моему, я еще ни разу не ошиблась в своем суждении.

Стоило мне увидеть Вивьен Бейнс, как я тотчас поняла, что она за особа. Мне было достаточно ее ледяных глаз, ее высокомерно выгнутых бровей, ее надменной позы. У Сильвио всегда были садистская улыбочка и жестокий блеск в глазах. Сразу было понятно, что перед вами помешанный на власти, опасный безумец.

Но я уверена, что это срабатывает не только с негодяями. Я полюбила Амину с первого же дня, как только попала в цирк. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, какая она спокойная и мудрая. Наверное, этого не заметил бы только слепой. Но даже слепец, проведя в ее обществе минут пять, по разговору с ней понял бы, какой прекрасный она человек.

А еще я всем сердцем полюбила Грету — с того самого момента, когда Сильвио бросил ее к моим ногам и приказал дрессировать. Ее красота и благородство начинаются на поверхности, но уходят вглубь, прямиком в ее душу.

Эммануил, Иезекиль, Джек — с ними было точно так же, а теперь это повторилось и с Рози. Я знаю ее всего пару дней, но по какой-то неведомой причине всецело ей доверяю. Даже ее сын, Феликс — хотя он и груб, хотя зол на весь мир, но под всей этой защитной коркой скрывается добрая душа. Доброе сердце. Это чувствуешь, стоит поговорить с ним.

Наверное, некоторые думают, что с моей стороны было глупо и наивно так быстро влюбиться в Бена, когда все это началось. По их словам, я недостаточно долго была с ним знакома, вообще его не знала.

Но если они так думают, то ошибаются. Я отлично знала его. Я знала его с того самого момента, как заглянула ему в глаза — в тот самый первый раз, на арене. Я поняла, что какая-то часть его ранима и страдает так же, как и я. Знала, что нам с ним суждено быть вместе. Нет, поначалу я притворялась, будто он ничего для меня не значит, но чувства, в конце концов, взяли верх. Оказались сильнее меня. Не знаю почему, но мы с ним понимаем друг друга с полуслова.

Бен хороший, добрый, мягкий, ранимый, красивый, и вот теперь он там, в этом жутком месте. Ради меня он наверняка постарается оставаться сильным и храбрым. Но все равно ему будет страшно и одиноко. Грете тоже будет страшно, где бы она сейчас ни была.

Как жаль, что я сейчас не с ними. Мне так хочется крепко обнять их, прижать к себе, успокоить и утешить.

Бен

Мы как будто заключили с волками молчаливый договор о разделе территории. Время от времени один из них подходит ближе, обнюхивает нас и отходит. Мы на всякий случай держим детей в центре нашей группы — вдруг кто-то из волков все же осмелится напасть и кого-то схватить. Но, похоже, наши опасения напрасны.

Шон сидит, привалившись к стене. Он все еще слаб, но, что главное, жив. Я подхожу и предлагаю ему пищу, которой со мной поделились Эммануил и другие артисты.

Он берет хлеб и жадно его ест, потом поднимает на меня глаза.

— Спасибо, — говорит он. — Честное слово, я этого не заслужил, если учесть, как я относился к тебе.

Я опускаюсь на пол рядом с ним.

— На твоем месте, думаю, я поступил бы точно так же, особенно после слов Сабатини. Теперь ты знаешь, что он солгал. Я никогда не просил позволить мне кем-то командовать.

Он кисло улыбается.

— Как хорошо, что твоя мать ослабила условия твоего содержания. Теперь ты по-настоящему один из нас, нравится тебе это или нет. По крайней мере, так говорят.

Он прав. Теперь я действительно один из них. Любые различия между нами стерты. Я здесь, в этом месте, с этими людьми, а завтра меня вместе с ними выведут на арену на потеху толпе. Почему-то мне совсем не страшно. По крайней мере, пока. Пусть страх подождет до завтра. Сегодняшний вечер принадлежит единению. Единению и товариществу.

Жаль, что рядом со мной нет Хоши. Что бы она сказала? Я улыбаюсь и обнимаю себя за плечи. Она бы гордилась мной. Надеюсь, в один прекрасный день я расскажу ей, как мы бросили вызов волкам и победили.

В некотором странном смысле это особый вечер. Никогда его не забуду. Атмосфера насыщенная, пьянящая смесь адреналина, эйфории, печали, упорства и любви. По идее, нам всем желательно лечь спать. Думаю, за эти месяцы никто из них ни разу толком не выспался. Но мы все слишком взвинчены, никто пока не готов расслабиться, утратить бдительность.

Большую часть ночи мы сидим в самой широкой части коридора и разговариваем. Иногда всей группой, когда кто-то один рассказывает остальным историю или что-то объясняет, иногда разделяемся на маленькие группки. Мы по очереди дежурим снаружи, на тот случай, если волки все же набросятся на нас. Но этого не происходит.

В середине, надежно окруженные нами со всех сторон, в гнездышке из тонких одеял, которое мы устроили для них, спят самые младшие дети. Их восемь. Они лежат, свернувшись калачиками, словно щенята. Все как один уснули моментально, стоило щеке коснуться импровизированной подушки. Женщины нежно укрыли их остатками одеял. Остальные с умилением смотрят на малышей, любуясь их мирным сном. Глядя на них, я испытываю те же самые чувства, которые испытывал всякий раз, глядя на Грету. Такие же в последнее время вызывает у меня и Иезекиль. Желание защитить того, кто слабее тебя, взять его под крыло, нежность, но также и страх. И возмущение.

Хоши было примерно столько же, как и им сейчас, когда ее вырвали из семьи и заставили выступать в цирке. По сути, у нее, как и у них, украли детство. Всю свою жизнь она знала только боль и лишения. То же самое ждет впереди и эти невинные спящие души.

Как только посмели их поместить сюда? Ведь здесь, в цирке, они брошены на растерзание волкам и львам, и, что еще страшнее самых диких и свирепых животных, на растерзание таким зверям, как Сильвио Сабатини, как моя мать.

Как такое возможно?

Теперь я часть этой стаи, а спящие дети в нашей гуще — наши детеныши. И одно я знаю точно: если потребуется, мы грудью встанем на их защиту.

Хошико

Я катаюсь на карусели, круг за кругом, меня тошнит, у меня кружится голова, перед глазами мелькают лица.

Бен, прижимающий к виску дуло пистолета. Грета, которую тащат прочь от меня. Амина, висящая на веревке высоко над ареной. Моя рыдающая мать, когда меня уводят от нее. Кадир, поблескивающий в тусклом свете золотым зубом. Вивьен Бейнс, с торжествующим видом обнимающая Бена. Злорадно хохочущий Сильвио, тянущий руки ко мне, тянущий руки к Бену.

И так круг за кругом. Бен, Грета, Амина, Кадир, Вивьен Бейнс, Сильвио, Бен, Грета, Амина.

Круг за кругом, круг за кругом. Лицо за лицом, лицо за лицом. Круговорот страха и ужаса.

Всю ночь напролет я то погружаюсь в один и тот же яркий, лихорадочный сон, в котором реальность сливается с кошмаром, то выныриваю из него. В конце концов, я уже не понимаю, что сон, а что явь.

Внезапно раздается стук в дверь. Я моментально вскакиваю, судорожно хватаю ртом воздух, распахиваю дверь и в тусклом утреннем свете вижу перед собой Кадира.

— Ты готова? — спрашивает он.

Я киваю.

— Тогда пойдем.

Закрыв за собой дверь, я выскальзываю на улицу, оставляя Джека спать одного на земляном полу.

Бен

В течение ночи я узнаю для себя немало нового. Что Сильвио как будто сорвался с цепи, что моя мать постоянно бывает в цирке, что она использует его как платформу для своей избирательной кампании.

Я также долго болтаю с Эммануилом и другими артистами о Хоши. Слушая их рассказы о ней, я представляю ее рядом с нами.

Иезекиль тихой сапой выполз из «детского сада» в середине нашего табора и теперь расположился рядом со мной. Похоже, он, как и я, не прочь поговорить о Хоши. Наверное, она первая в этом месте проявила к нему доброту. Знаю, их симпатия была взаимной. Хоши постоянно рассказывала мне про этого храброго славного мальчонку, и теперь мне понятно, почему она так привязалась к нему. Глядя на него, невольно начинаешь улыбаться. Чего стоят эти выразительные черные глаза и хитрющая улыбка!