Ларе-и-т’аэ

Вот потому Трейгарт не женился и детей не завел. «Проклятая кровь закончится на мне» – вот что он сказал. Дети не заслужили рождаться с проклятием в крови. А Эттарм не заслужил проклятых королей тем более. Корону Эттарма унаследует сын младшего брата. Оборотень, свободный от проклятия.

Нет, Эттрейг никогда не называл и не назовет Трейгарта дядей. Только королем – или по имени.

Зачем, зачем, зачем?! Если есть на свете человек и король, во всех своих проявлениях непохожий на Иттрейга, так это Трейгарт… зачем, за что, за что? Неужели проклятие настолько слепо… ведь должен, должен найтись какой-то выход! Всякий раз, оказываясь на Грани, Эттрейг искал его – случалось даже, что и находил – но всякий раз знание оставляло его, едва он покидал Грань, расплывалось туманом, пряталось в Серой Тени. Оставалась лишь смутная память о том, что выход есть – память, противостоящая отчаянию. Только она и могла ему противостоять – до тех пор, пока появилась Талле.

Все-таки проклятие не совсем слепо. Трейгарту во всех его начинаниях везло куда больше, чем его предшественникам. А Талле была самым большим его везением. Нежданной, совершенно шальной удачей. Точно, что шальной. Более шального существа, чем Талле, так сразу и не вообразишь.

Эттармский наемник, обосновавшийся в Сулане, пошел далеко – аж в начальники королевского караула выбился. В этой должности и погиб, заслонив своей грудью тогда еще принца Сейгдена от ножа безумного маньяка. Принц клятвенно обещал умирающему наемнику позаботиться о его единственной малолетней дочери. Он и позаботился. Девочка хотела стать такой, как папа – и Сейгден предоставил ей такую возможность. Правда, превзойти своего короля на мечах она так и не смогла, хотя Сейгден тренировал ее лично… так на то он и Сейгден – а быть Вторым Клинком Сулана, уступая лишь самому Сейгдену, тоже очень и очень неплохо. Зато отца своего Талле превзошла во всем – а потом, как велит семейная традиция, отправилась искать место службы. Благословен будь Великий Волк, направивший ее стопы на родину отца, в Эттарм!

Трейгарт всегда бдительно следил за собой и запирался в своих покоях при малейшем предощущении падучей… но иногда на него накатывало настолько внезапно, что он ничего не успевал с собой поделать. Раньше скрутить Трейгарта в припадке удавалось только Эттрейгу. Долгие годы королевский племянник не знал ни крепкого сна ночью, ни отдыха днем – стоит ему замешкаться, промедлить, и как знать, сколько жизней успеет унести безумная королевская воля за одно непоправимое мгновение? Закрыть рот ладонью, скрутить в удушающий захват… эти движения были привычны Эттрейгу, как ходьба или дыхание. Но на том памятном ему заседании королевского совета Талле оказалась ближе к королю, чем Эттрейг… а возможно, и быстрее.

Припадок начался почти мгновенно. Эттрейг только и сумел, что рвануться к королю, сметая на своем пути абсолютно все – а Талле уже успела швырнуть короля на стол и навалиться сверху всей своей тяжестью. Да, и еще рявкнуть: «Пошли вон, остолопы!» Придворным, и без того привычным удирать при первых же признаках припадка, второго приглашения не требовалось. Только Эттрейг задержался в дверях, прикрывая отход – и потому увидел, с какой властной нежностью губы Талле накрыли искривленный приступом рот короля. Эттрейг закрыл за собой дверь, вздохнул с облегчением и заснул прямо на полу у входа в Зал совета. Принц не спал вот уже трое суток, пытаясь предугадать начало припадка – и все же едва не опоздал.

За последний год приступы падучей случались с Трейгартом не так уж часто – но даже когда и случались… Талле, я твой должник в этой и в той жизни. За ту любовь, которую ты так щедро даришь эттармскому королю… горькую любовь, ибо ради нее ты отказалась от материнства… за твои сильные руки, раз за разом оттаскивающие Трейгарта от края, за которым нет ничего, одно лишь безумие. За то, что ты умеешь любить и сражаться, не требуя взамен ни счастья, ни победы. А еще я должен суланскому лису Сейгдену – за то, что он помог тебе стать такой. Эттармские волки всегда платят свои долги. Та часть моей жизни, что не принадлежит моему истерзанному проклятием королю, принадлежит вам.

Калитка скрипнула в последний раз и закрылась. От ступеней потянуло тяжелым каменным холодом. Эттрейг еще раз откинул волосы со лба и встал. Незачем заставлять себя ждать. Не пройдет и минуты-другой, как его позовут. Эттрейг знает это наверняка – потому что знает, зачем его позовут и что ему скажут. Да и может ли он не знать, если он пел сегодня вместе с волками?

Трейгарт и в самом деле ждал племянника. Он еще не вышел из опочивальни, но был одет почти уже полностью, только серый шелковый майлет, расшитый крохотными хрусталиками, все еще валялся на постели. А вот Талле пока не сменила отороченное белым лисьим мехом ночное платье на парадный наряд. В мягком, не стесняющем движений одеянии гораздо удобнее растирать плечи своего возлюбленного. Эттрейг в который уже раз подумал, насколько эти двое друг другу под стать. Он не мог бы себе представить рядом с Трейгартом никакой другой женщины, кроме Талле – высокой, ладной Талле с ее невероятными руками. Кисти ее на первый взгляд казались некрупными – но как опытный музыкант небольшой с виду рукой может взять на клавикордах две октавы, так и пальцы Талле охватывали гораздо больше, чем можно было предположить, бралась ли она за рукоять тяжеленного двуручного меча или же просто, как сейчас, разминала плечи Трейгарта. Принцу нечасто доводилось заставать короля и тем более Талле одетыми по-домашнему, запросто, и сейчас он глаз не мог отвести от представшей перед ним картины. Привычная горечь (эх, вот бы волк был!) подкатила к горлу, когда Эттрейг мельком глянул на короля: тело жилистое, сухое, легкое – и это при довольно широком, в общем-то, костяке… идеальное тело для волка… да будь оно проклято, это проклятие!

– Я ждал тебя. – По своей всегдашней привычке Трейгарт, едва только успев ответить на приветствие племянника, сразу перешел к делу. – Из-за беглых огней.

– Кто зажигал? – поинтересовался Эттрейг, хотя прекрасно знал ответ. Но сказать такое нельзя – ведь это все равно что сказать: «Я пел сегодня и слышал пение, я видел огни, я знаю, чьи они и какова их весть». Перед безногим плясками не хвалятся.

– Ну-ну… – Трейгарт иронически заломил бровь. – И о чем ты пел сегодня, если для тебя эта новость и впрямь внове?

Эттрейг мучительно залился краской. Вот это попался так попался!

– Шалопай, – добавил Трейгарт.

Эттрейг опустил голову. Мысленно он молил Тень и Врата согнать краску с его лица, но щеки по-прежнему пылали жарко, как угли.

Внезапно ему послышался сдавленный смешок… нет, не послышался! Изумленно вздернув голову, он увидел, что Талле едва сдерживает смех, а Трейгарт, тот и вовсе откровенно потешается.

– Этти, – мягко улыбнулся Трейгарт, – не старайся быть деликатнее похоронных дел мастера. Со мной – не надо.

– Да, – еле вымолвил Эттрейг.

– Тем более сейчас расшаркиваться, юлить и церемонии разводить не время, – чуть приметно вздохнул Трейгарт. – Слишком многое надо успеть сделать до отъезда.

Эттрейг кивнул. Да, если король не оставит ему распоряжений на время своего отсутствия, ему придется справляться самому… к слову сказать, он бы и справился – но раз уж Трейгарт считает, что каждый его шаг должен быть расписан, ему виднее. Кто здесь король, в конце-то концов? А то, что Эттрейг лет с четырнадцати фактически правит страной во время особенно долгих недомоганий короля, ничего не значит: Трейгарт, даже и разбитый недугом, всегда рядом и всегда может поправить или даже отменить неудачное распоряжение… и если он ни разу ничего из решений принца не отменил…

– Конечно, лучше бы вызов на Большой Совет пришел зимой, – заметил Трейгарт, вырывая принца из его раздумий.

– Почему? – искренне удивился Эттрейг.

– Потому что ты успел бы стать совершеннолетним, – отрезал Трейгарт. – И на Совет бы поехал как король, а не как королевский племянник.