Страница 49 из 239
Он искал и думал нелепые думы и строил нелепые надежды:
"Ведь вот, может, судьба пошлет на мою долю! Чем по сторонам глазеть лучше гляди себе под ноги. Вдруг я найду что-нибудь!.. Хоть гривенник какой-нибудь, хоть пятак!.. Ведь случается, что и находят же люди! На пятак ведь отпустят из лавочки хлеба - два фунта отпустят - два фунта!.. Глазел бы по сторонам - и может быть, прошел бы мимо, а теперь... может, найдется что-нибудь. А что если... Господи!.. что, если я вдруг целый бумажник найду! Что, если я вдруг тысячу, три тысячи, десять тысяч найду?!. Ведь возможно! Ведь бывают же и такие случаи!.. Надо только искать, искать! Повнимательнее, позорче!"
И Вересов ищет. Вересов пристально, во все концы, разглядывает плиты тротуара и окраины мостовой, но... ничего не находит. Вот виднеется стоптанная бумажка - он со стремительной жадностью кидается на нее, как кот на добычу, кидается с ужасной боязнью, чтобы кто-нибудь другой одним мгновением не предупредил его, не выхватил бы из-под руки. О, если бы выхватил, он тут же, может быть, задушил бы его!
И вот бумажка уже в его руке. Дрожащими пальцами развертывает он ее самым тщательным, самым осторожным образом, вглядывается при свете фонаря. "Может быть, ассигнация, может быть, рублевая или синяя... или красная?" екает и шепчет ему сердце. Нет! Это просто грязная бумажка! И Вересов с остервенением швыряет ее в сторону и нарочно еще пуще затаптывает в грязь своим каблуком - словно бы эта бумажка лично виновата в его разочаровании, словно бы не сам он создал себе свою мечтательную надежду, а она, именно она подстроила нарочно всю эту насмешливую скверную штуку.
"Туда же! Денег, глупец, захотел! - бормотал он сквозь зубы, судорожно сжатые от голода и злости. - Как будто они нарочно для тебя так и валяются по улицам!.. Как будто у тебя нет денег! Ведь есть! Есть! Есть! Вот, целая денежка! Христианская добродетель дала тебе ее... милосердие подало... шутка ли сказать: денежка... денежка!"
И он еще остервененней прежнего и с отвращением далеко отшвырнул от себя медную монетку, словно бы не она, а какая-нибудь скользкая, холодная гадина нечаянно попала ему в руку.
Швырнул, и пошел далее.
Но черт знает, как есть хочется!
Все те ощущения, которые пережил он в течение этих двух дней, в общей сумме своей слились в одно какое-то озлобленно-тягостное чувство, и это чувство еще усиливалось суровым голодом. Оно подымало в груди рыдания - и Вересов не сдержался: от голоду стал он плакать; но это были не женственные и не ребячьи слезы - это был какой-то невыносимо надсаживающий душу, тихий, сдержанный и в то же время отчаянный вой голодного пса. Именно вой - другого названия нет этому глухому, хриплому звуку. Он шел, шатаючись от сильной усталости, а слезы ручьем текли по щекам, и из глотки вырывались эти сиплые, собачьи вопли.
Прохожие оглядывались на него и принимали за пьяного.
Но он шел, ни на кого и ни на что не обращая внимания, не видя, не слыша, не чувствуя ничего - кроме тяжести в груди, мало-помалу разрешавшейся рыданиями, кроме лихорадочного озноба и до тошноты мутящего голода.
Когда эти слезы облегчили его несколько, он опомнился и огляделся; оглядевшись же, увидел, что стоит на гранитной набережной Фонтанки, близ Обуховского проспекта, что ведет к ней от Сенной площади. Тут только почувствовал он сильную усталость: от продолжительной ходьбы разломило поясницу и размаяло ноги, так что показалось ему, будто дальше он уже не в состоянии двигаться. Пока его злоба и отчаяние не разрешились слезами, они придавали ему какие-то напряженные силы, они помогали не замечать этой тяжелой усталости, но вылились накипевшие слезы, облегчилась грудь, утолилась на время злоба - и Вересов вдруг ослабел, изнемог, и ему сильно-сильно захотелось спать - где бы то ни было и как ни попало, но лишь бы прилечь и успокоиться. Голодный сон так и морил его.
"Где же я опять ночь проведу, однако?.. Ведь никуда не пустят!.." предстала перед ним беспокойная, ужасающая мысль, и он с тоскою стал озираться по сторонам - но нигде нет угла, чтобы хоть как-нибудь приютиться: все открыто, все на свету, на юру, на проходе.
Нечего делать, еле передвигая ноги, пришлось идти далее, вдоль по набережной.
А! Вот наконец спасенье!
VIII
НОЧЛЕЖНИКИ В ПУСТОЙ БАРКЕ
Гранитными ступеньками ведет к реке обледенелый спуск. Почти у самого этого спуска зазимовала пустая, брошенная и полуразвалившаяся барка. С носу она была почти уже разобрана, так что из-подо льда торчали вверх одни только ребра, а обшивочные доски кто-то поотдирал уже на своз, к дровяному двору: там из них приготовят убогое топливо, на скудную потребу петербургского "черного" люда.
Но корма этой барки была еще совершенно цела, и каюта под нею сохранилась в полной неприкосновенности. Спасибо судьбе! - она посылает какой ни на есть приют, где можно, по крайней мере, если не от морозу, то хоть от ветру несколько укрыться; да все же за четырьмя дощатыми стенами и мороз не так-то донимать будет.
Вересов осторожно сошел по скользким ступеням и очутился внутри покинутой барки.
Маленькая дверца, ведущая в каюту, полуоткрыта и слегка поскрипывает от ветру. Он робко взялся за нее рукою и ступил за порог барочной конурки.
Но едва успел сделать шаг, как изнутри раздалось сердитое рычанье.
Испуганный Вересов отшатнулся назад и осторожно стал прислушиваться: рычанье замолкло, но через минуту послышался тихий и жалобный щенячий визг.
"Это собака ощенилась... такая же бездомная, как и я", - подумал он и, успокоенный, снова переступил порог каюты.
Рычанье в темноте раздалось еще сердитее, но он не смутился и остался на месте.
"Нет, уж теперь-то не выйду! - твердо решил он сам с собою. - Коли тебе есть место, так и мне будет!"
Собака не унималась.
- Цыц, проклятая!.. Цыц! - зарычал на нее Вересов, топнув ногою - и собака стихла, не то бы от страху, не то бы от собачьего недоумения.
Бездомный ощупью пробрался в противоположный угол, чтобы не обеспокоить ощенившейся суки, и сел в углу.
По усталому лицу его тихо прошла улыбка наслаждения: слава тебе, господи! наконец-то присесть удалось, после стольких часов ходьбы и утомления! Он чувствовал, что по одеревенелым членам разливается тихое ощущение спокойствия. Глаза невольно смыкаются, долит дремота, но сквозь ее тонкий туман слышит он в противоположном углу шорох, сопровождаемый щенячьим визгом. Сука поднялась со своего места и, осторожно подойдя к затихшему соседу, пытливо стала обнюхивать его.