Друзья леса

-Туу-тук… тук-тук, туу-тук, тук-тук…

Илья Михайлович Туманский устало откинулся на спинку сиденья и страдальчески поморщился. Какой болван придумал, что монотонный стук колес поезда успокаивает? Ни черта он не успокаивает, совсем наоборот. С тех пор, как Туманский сел в вагон, настроение его портилось все больше и больше. Невесть откуда взявшееся ощущение тоскливой тревоги постоянно нарастало.

“Нам только кажется, что мы управляем вещами, – угрюмо думал Илья Михайлович, нервно барабаня пальцами по коленке. – На самом деле, это они управляют нами.”

Его богатое воображение уже нарисовало картину: хищный поезд, как огромный железный питон, проглотил его целиком и, затолкав в мягкий полумрак вагона, пополз дальше, неумолимо и настойчиво подчиняя своему мрачному ритму тело и мысли жертвы.

Туманский бросил взгляд за окно. В сгущающихся сумерках сплошная стена леса, быстро убегающего вдаль, казалась почти черной. Узкая полоска серого неба над верхушками деревьев стремительно темнела, и Илье Михайловичу стало еще тоскливее. В который раз он отругал себя за то, что согласился на эту поездку.

– Дурак! Мягкотелый идиот! – сердито пробормотал он себе под нос. – Когда ты уже научишься отстаивать собственные интересы, а не идти на поводу у тех, кто тобой беззастенчиво манипулирует? Тебе чертова уйма лет. Ты имеешь кое-какой вес. Пора бы уже начать делать то, чего хочешь ты, а не те, кто на тебе паразитирует!

Гневная речь была адресована не столько самому себе, сколько Нелли Руваевой, главному редактору издательства, с которым давно и успешно сотрудничал Туманский. К своим пятидесяти шести годам Илья Михайлович являлся признанным мастером слова и “топовым” автором. Его фантастические романы вот уже почти двадцать лет неизменно становились бестселлерами, и он бы мог диктовать свои условия издательству, но противостоять мадам Руваевой было не в его силах.

Жесткая как кремень и хитрая как змея Руваева, всегда добивалась того чего хотела, умело пуская в ход посулы, угрозы, лесть и другие методы воздействия. Тем более, что на ее стороне всегда были два волшебных словосочетания: заманчивое “рост тиражей” и угрожающее “падение популярности”, перед которыми не устоит ни один автор. Если Туманский собирался в отпуск в Сочи, а Нелли требовалось, чтобы он поехал на встречу с читателями в Новгородскую область, то можно было не сомневаться, куда тот в итоге отправится. Вот и сейчас, по настоянию главного редактора, Илья Михайлович ехал в маленький сибирский город Кочин. Город, в котором он родился и в который ни разу не возвращался за последние сорок четыре года. Там должна была состояться церемония открытия памятной доски в школе, где ему довелось учиться в младших классах.

До боли в суставах Туманскому не хотелось туда ехать. Он давно похоронил в глубинах памяти крохотный сибирский городок, в котором прошло его детство, и не без причины. Юные годы писателя получились безрадостными, омраченными тяжелым пьянством отца и нищенским существованием семьи. Безобразные пьяные скандалы, слезы матери и вечный сквозняк из окна над его детской кроватью накрепко соединились в его сознании с Кочиным. Когда мальчику исполнилось одиннадцать отец утонул в реке. Его тело, страшное, разбухшее от воды, выловили лишь спустя неделю после исчезновения. Через некоторое время после этой трагедии мать Ильи уступила настойчивым приглашениям сестры и решилась на переезд в Москву. В столице дела пошли неплохо: муж сестры помог с работой; им дали комнату в общежитии, а потом и отдельную квартиру, и жизнь их маленькой семьи наладилась. Чуткая душа юного Илюши инстинктивно постаралась забыть годы и события, произошедшие в таежной глубинке. Родственников и друзей в Кочине у них не осталось, поэтому все связи с городом детства были оборваны однажды и навсегда.

За все прошедшие десятилетия Туманский ни разу не бывал на своей малой родине и не имел ни малейшего желания туда ехать, но мадам Руваева уверенной рукой организовала мероприятие под кодовым названием “Возвращение знаменитости в родные пенаты”, призванное поднять и без того высокий рейтинг Ильи Михайловича. Памятная доска с трогательной надписью была заказана; ученики из его бывшей школы зубрили отрывки произведений фантаста для торжественного вечера; журналисты двух местных и одной областной газеты готовились широко освящать это знаменательное событие; и вот уже несчастный Туманский летит в Иркутск и садится в безмерно раздражающий его поезд, который наутро должен доставить его к месту назначения.

– Ну не надо!… Не надо делать такое кислое лицо, – широко улыбалась ему на прощание Руваева. – Любой нормальный человек радовался бы возможности посетить родные края. Тем более, что твой Кочин за последние годы превратился из Богом забытого места в процветающий и развивающийся город. Меня заверили, что там прямо кусочек Европы посреди тайги образовался: чистые улицы, новые дома, ухоженные скверы и парки.

– С чего бы это? – скептически усмехнулся Туманский, в памяти у которого всплыла ухабистая дорога перед домом его детства, упиравшаяся в ветхий мост времен гражданской войны через грязную реку Чулымку.

– Вроде бы кочинцам с городскими властями повезло, – пожала плечами Нелли. – Деловые, энергичные, а главное – не воруют.

Она взглянула на часы и заторопилась.

– Ого! Половина четвертого. У меня встреча через пятнадцать минут. Ну, удачно тебе съездить, Илья!

Туманский тяжело вздохнул и посмотрел на соседнюю полку. Сейчас в двухместном купе – улучшенного класса, оба места нижние – он был один.

“Хоть бы повезло и никто не подсел… – отрешенно подумал он. – А то припрется какая-нибудь говорливая бабка с холодной курицей или того хуже, мужик средних лет, твердо убежденный в том, что ночь в поезде предназначена для обильных вливаний спиртного в собственное нутро, с одновременным излиянием духовной составляющей этого нутра на случайных попутчиков.”

Несмотря на недавние успехи в развитии Кочина, аэропортом город еще не обзавелся, и единственным способом попасть туда был этот поезд, который томительно долго, с многочисленными остановками, доставлял пассажиров к месту назначения.

– Я плохо переношу поезда, – тщетно уговаривал Руваеву Илья Михайлович. – Ты же знаешь, у меня кардиомиопатия!

– Помню, помню, – хмыкнула главный редактор. – А также язва желудка, хронический холецистит, артрит и гипертония.

Она решительно взмахнула рукой, отметая все его возражения.

– Дорогой ты мой! Это же совсем короткая поездка, всего три дня. А в поезде лучше всего сразу лечь спать. Время пролетит, ты и не заметишь.

“И то правда, – угрюмо подумал Туманский, решив последовать совету главного редактора. – Лягу, почитаю, там, глядишь, и засну.”

Он достал из портфеля книжку в мягком переплете, купленную на вокзале. С обложки на него свирепо таращился мускулистый парень с огромными кулаками, прикрывающий квадратным плечом хрупкую блондинку.

“Шедевр из серии “Круто-Люто-Бешеный возвращается”. – усмехнулся Туманский. Он специально купил именно эту книгу, поскольку опытным путем установил, что такого рода чтиво всегда бывает на редкость нудным и неминуемо нагонит сон.

Ручка двери купе повернулась, и Илья Михайлович испуганно поднял голову. Неужели попутчик? Воображение тут же нарисовало бойкую толстуху в цветастом платке с корзиной под мышкой, впихивающую свое мощное тело в крошечное пространство купе и немедленно начинающую чистить вареные яйца, стряхивая скорлупу на брюки Туманского. Но он ошибся. Это была всего лишь проводница, проверявшая билеты. Когда за ней закрылась дверь, Илья Михайлович вздохнул с облегчением и собрался уткнуться в книгу, но видение толстухи с яйцами не исчезло, и он почувствовал, что голоден.

Туманский захлопнул книжку и с раздражением поджал губы. Черт! Еду можно купить в вагоне-ресторане, но что ему там могут предложить, в этом убогом поезде? Позавчерашнюю котлету со слипшимися макаронами или твердую, как шкура слона, курицу? А у него язва!