Страница 24 из 26
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.
(«Исторические рассказы…»)
– Потемкин очень меня (Н. К. Загряжскую) любил; не знаю, чего бы он для меня не сделал. У Машеньки была клавесинная учительница. Раз она мне говорит:
– Мадам, не могу оставаться в Петербурге.
– А почему?
– Зимой я могу давать уроки, а летом все на даче, и я не в состоянии оплачивать карету либо оставаться без дела.
– Вы не уедете, все это надо устроить так или иначе.
Приезжает ко мне Потемкин. Я говорю ему:
– Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь.
– Ах, моя голубушка, сердечно рад, да что для нее сделать, право, не знаю.
Что же? через несколько дней приписали мою мамзель к какому-то полку и дали ей жалования. Нынче этого сделать уже нельзя.
(В записи А. С. Пушкина)
Генерал С. Л. Львов
Однажды генерал Сергей Лаврентьевич Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить слова, потому что светлейший находился в мрачном настроении духа и упорно молчал.
Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:
– Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.
– Какая? – спросил изумленный Потемкин.
– Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогою.
Потемкин расхохотался, и хандра его, конечно, исчезла.
(«Искра», 1859. № 38)
– Что ты нынче бледен? – спросил его раз Потемкин.
– Сидел рядом с графиней N., и с ее стороны ветер дул, ваша светлость, – отвечал Львов.
Графиня Н. сильно белилась и пудрилась.
Однажды Потемкин рассердился на Львова за что-то и перестал с ним разговаривать. Однако Львов не обратил на это особенного внимания и продолжал каждый день обедать у фельдмаршала.
– Отчего ты так похудел? – спросил его наконец Потемкин.
– По милости вашей светлости, – ответил сердито Львов.
– Как так?
– Если бы вы еще немного продолжили на меня дуться, то я умер бы от голода.
– Я ничего не понимаю! – удивился Потемкин. – Какое может иметь отношение к голоду моя досада на тебя?
– А вот какое, и очень важное: прежде все оставляли меня в покое и не нарушали моих занятий, а чуть только вы показали мне хребет, я не стал иметь отдыха. Едва только поднесу ко рту кусок, как его вырывают каверзными вопросами… Не смел же я не отвечать, находясь в опале.
(М. Пыляев)
Некто В. считал себя одним из близких и коротких людей в доме Потемкина, потому что последний входил с ним иногда в разговоры и любил, чтобы он присутствовал на его вечерах. Самолюбие внушало В. мысль сделаться первым лицом при князе. Обращаясь с Потемкиным час от часу фамильярнее, В. сказал ему однажды:
– Ваша светлость нехорошо делаете, что не ограничите числа имеющих счастье препровождать с вами время, потому что между ними есть много пустых людей.
– Твоя правда, – отвечал князь, – я воспользуюсь твоим советом.
После того Потемкин расстался с ним, как всегда, очень ласково и любезно.
На другой день В. приезжает к князю и хочет войти в его кабинет, но официант затворяет перед ним дверь, объявляя, что его не велено принимать.
– Как! – произнес пораженный В. – Ты, верно, ошибаешься во мне или моем имени?
– Никак нет, сударь, – отвечал официант, – я довольно вас знаю, и ваше имя стоит первым в реестре лиц, которых князь, по вашему же совету, не приказал к себе допускать.
В самом деле, с этого времени Потемкин более уже никогда не принимал к себе В.
Состоять ординарцем при Потемкине считалось большою честью, потому что трудная обязанность – продежурить сутки в приемной перед его кабинетом, не имея возможности даже иногда прислониться, – выкупалась нередко большими подарками и повышениями. Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за значительные деньги право бессменно провести трое беспокойных суток в передней лица, часто страдавшего бессонницей и катавшегося иногда в такое время в простой почтовой телеге то в Ораниенбаум, то в Петергоф, то за тридцать верст по Шлиссельбургской дороге в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его замка. К несчастью молодого честолюбца, сон как нарочно овладел князем, и под конец вторых суток добровольный ординарец истомился и изнемог, затянутый в свой нарядный мундир. Только перед утром третьего дня судьба улыбнулась ему. Князь потребовал лошадей и поскакал в Петергоф, посадив его на тряский облучок повозки. У счастливца, как говорится, едва держалась душа в теле, когда он прибыл на место, но зато в перспективе ему виднелись ордена, повышения и т. п.
– Скажи, пожалуйста, за какой проступок тебя назначили торчать у меня столько времени перед кабинетом? – спросил у своего спутника Потемкин, очень хорошо понимавший трудность дежурства.
– Чтобы иметь счастье лишний час видеть вашу светлость, я купил эту высокую честь, – отвечал молодой человек с подобострастием.
– Гм! – значительно откашлянулся Потемкин и потом добавил: – А ну-ко, стань боком.
Ординарец через силу сделал ловкий, быстрый полуоборот.
– Повернись теперь спиной.
И это приказание было прилично исполнено. Молодой человек, подкрепляемый надеждами при таком тщательном, непонятном ему осмотре, исполнил и это с совершенством.
– Какой же ты должен быть здоровяк! – произнес только Потемкин и пошел отдыхать.
Счастье не вывезло честолюбивому ординарцу. Потемкин не любил открытой лести и раболепного прислужничества, точно так же, как не терпел совместничества и равенства.
Однажды Потемкин спросил себе кофе. Адъютант тотчас же пошел приказать метрдотелю. Не прошло минуты, адъютант бросился торопить метрдотеля. Через несколько секунд князь с нетерпением снова начал требовать кофе. Все присутствовавшие по очереди спешили распорядиться скорейшим удовлетворением его желания.
Наконец кофе был принесен, но Потемкин отвернулся и сказал:
– Не надобно. Я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня этого удовольствия.
Как-то раз за ужином Потемкин был очень весел, любезен, говорлив и шутил беспрестанно, но потом вдруг задумался, начал грызть ногти, что означало всегда неудовольствие, и, наконец, сказал:
– Может ли быть человек счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием. Хотел чинов – имею, орденов – имею, любил играть – проигрывал суммы несчетные, любил давать праздники – давал великолепные, любил покупать имения – имею, любил строить дома – построил дворцы, любил дорогие вещи – имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких. Словом, все мои страсти выполнялись.
Сказав это, Потемкин с силою ударил фарфоровой тарелкой об пол, разбил ее вдребезги, ушел в спальню и заперся.
(«Исторические рассказы…»)