Страница 9 из 36
Претер, совершенно сбитый с толку, пролепетал:
— Я же и говорю, что мы практически не можем принять никаких мер.
Честноков замер, будто одеревенел. Словно земля над корнями, вздулись его желваки.
Ступицкая застонала.
Бухгалтера одновременно воздели очи горе.
— Вы разрешите, я ему растолкую, — сузив рот в морщинистую точку, попросила Ступицкая.
Честноков безнадёжно махнул рукой.
— Не надо. Бесполезно это. Обойдётся цыганская свадьба без цимбал. И так, бог его знает, сколько мы времени потеряли за эти пятнадцать минут?! Давайте! Высказывайтесь!
Встала Ступицкая. Одёрнула юбку. Преданно взглянула на шефа. Улыбнулась милой улыбкой школьницы-невесты. И понесла, и понесла ту совершеннейшую чушь, которую всё ещё произносят у нас порой на некоторых собраниях и которая по странному недоразумению именуется речью:
— Данный вопрос надо поставить во главу угла, под которым мы и будем рассматривать ряд факторов, имеющих место быть, так сказать, в наличии…
— Людмила Андрофаговна, — одёрнул её главный врач, строго глядя на задранную к нему преданную мордашку. — Мы же не на собрании. В узком кругу. Покороче.
Ступицкая энергично мотнула головой.
— Понятно. Тогда я вношу предложение.
— Хорошо. Кто может дополнить?
Бухгалтера коротко посовещались и в один голос сказали:
— Мы предлагаем внести конкретное предложение.
— Это уже лучше. Теперь о времени исполнения.
— Я предлагаю, — сразу же отреагировала Ступицкая со старательностью ученицы младших классов — отличницы и ябеды. — Я предлагаю выполнить конкретное предложение в срок.
Снова вступили бухгалтера:
— Мы предлагаем выполнить конкретное предложение в определённый срок.
Главный довольно покивал.
— Хорошо. А теперь, чтобы подвести общее резюме, думаю, что надо внести в постановление, кто за это будет отвечать. Конкретно отвечать. Поэтому мне думается, что в графу «кто отвечает» надо вписать: «ответственное лицо».
Присутствующие замялись.
Ступицкая, запинаясь, обратилась к Честнокову:
— Ответственное… Это не очень осторожно… В случае чего, на вас могут подумать. На ваше лицо.
Древесно-мебельный отблеск в глазах главного сменился стальным сверканием.
— Ответственный человек в нашем случае это не тот, кто отвечает за то, чтобы дело было сделано, а тот, кто отвечает перед комиссией. А кому отвечать — я найду!
Все одновременно почему-то посмотрели на Претера.
9
Кифозово до недавнего времени было населённым пунктом так себе: ни село, ни город. По холмам недалеко от реки лепились хатки. В огородах, словно начищенные медные сковородки, полыхали подсолнухи, инвалидились пугала, зелень клубники с редкими красными искрами плотно устилала землю.
Клубника издавна была главным «экспортным» продуктом Кифозово. И как только начинался Сезон, количество больничных, полученных местными жителями, возрастало вдвое, а то и втрое. И с самого утра клубникоделы, ухитряясь в двух руках тащить три и более корзины, осаждали автобусы, идущие в областной центр. Ругань, давка, истерические крики…
Впрочем, поездки, как правило, кончались без мордобития. Однажды только было… Очкарик, интеллигентик худорёбрый, по недомыслию преступному вступил в корзину, полную отборнейшей клубники. Что с ним сделала слабая женщина, описанию не поддаётся. Стоит только сказать, что разбитые очки негодяя спустя несколько дней нашли в трёх километрах от места события.
А в одно не очень прекрасное время начали сновать в Кифозово самосвалы, зашлёпали гусеницами экскаваторы, направляющиеся на северную околицу. Началось строительство крупнейшего завода автопогрузчиков. А на южной окраине городка в то же время стали расти пяти- и девятиэтажные бетонные коробки весёленькой серенькой окраски.
Местные жители упорно не включали бетонные сорняки в состав родного города. Новостройку они называли посёлком, а не Кифозово.
Дмитрий подселился к Эбису в собственно Кифозово. Дом ему понравился — небольшой, аккуратный. Широкий двор. К груше прибит рукомойник.
Властвовал в доме суровый и немногословный дед Фёдор. Был он мал, худ и хромоног. Нижнюю часть его лица украшала клочковатая бородка.
Хром дед был ещё с войны — перебило голень осколком снаряда. Всю войну он прошёл в чине старшины. Командовать привык; командовать любил. От этой привычки он не мог избавиться и на «гражданке». И единственная подчинённая ему «боевая единица» — его жена — покорно сносила все строгости военной дисциплины. Дородная и плавно-медлительная, она настолько растворилась во властной натуре супруга, что даже имя её кифозовцы давно позабыли и потому называли по имени мужа — баба Федирка.
Комнатка, выделенная эскулапам, была небольшая. Стояли в ней две койки с панцирными сетками, старенький двустворчатый шкаф, непринуждённо накренившийся на одну сторону, и облупившаяся этажерка.
Стекло в шкафу шло туманными волнами. Фанерная этажерка на всех своих этажах прогибалась под весом пудовых анатомических атласов и справочников.
Побелка на потолке и стенах слоилась и опадала. Из щелей между половицами сочился сырой холод.
Единственное окно выходило во двор прямо на старый орех, наполовину закрывавший почерневший и покосившийся туалет двускатного типа.
Эбис суетился. Объяснял, куда вещички сложить, как пользоваться плитой с баллоном на пропитавшейся газом верандочке.
Когда все вещи были разложены, он наморщил нос и сказал едко-противным голосом:
— А девица рядом есть, что не можно глаз отвесть. За пять-шесть домов отсель. В самом, что ни на есть, наглом возрасте.
Что-то тревожно шевельнулось у Дмитрия в животе.
— Наглый возраст — это сколько?
— Это значит — не слишком много. И красивая, как болячка!
Он внимательно глянул на товарища.
— Чего это ты так смутился? Если понравится — вперёд! Тоже мне — крепость! Твердыня несокрушимая! И пусть тебя не смущает, что красивая. Почему-то бывает у некоторых: чем девица красивее, тем больше её стесняются. Должно быть наоборот. Все они одного пола ягодки! Даже те, от кого что-то там как-то там растёт…
Эбис говорил всё это как-то чересчур торопливо и легко, и Дмитрий что-то заподозрил:
— Речь твоя темна. Объяснись. Она тебе от ворот поворот дала, что ли?
Эбис вопроса почему-то не услыхал. Он с неестественным оживлением взглянул на часы, нервно дёрнул себя за ус и торопливо включил стоящий на подоконнике краснопластиковый телевизорчик «Юность-402».
— Наши со «Спартаком», — объяснил он, плюхаясь на койку.
Тут дверь тихонько скрипнула, пропустив могучую фигуру бабы Федирки. Она как-то особенно плавно и экономно ступила несколько шагов и обратилась к Эбису, утопившему взор в экране:
— Мытрович, а Мытрович…
Но Мытрович уже не принадлежал миру сему. Теленаркотик проник в его мозг и теперь властвовал над ним всецело.
Баба Федирка деликатно выждала минуту, а потом, дрожа голосом, воззвала снова:
— Мытрович, тут к тебе соседи.
Безрезультатно. Баба Федирка взывала к телу, а дух, между тем, находился за сотни километров на республиканском стадионе в городе Киеве.
Тут, привычно сутулясь, прихромал дед Фёдор. Он взглянул на Эбиса, хитро улыбнулся и поскрёб пальцем в свалявшейся бородёнке. Солдатская смекалка сразу же подсказала ему, что делать.
— «Динамо» партачи, — негромко и раздельно произнёс он.
Остекленевший взор Эбиса стал медленно наливаться осмысленностью.
— Кто это сказал? Кто партачи? — спросил он, ещё не вполне придя в себя, и голос его сорвался.
Дед Фёдор довольно хохотнул и шумно высморкался в мятый заскорузлый платок, добытый им из оттопыренного кармана полосатого пиджака.
— А, это вы, диду, — расслабившись, молвил эскулап и сделал движение в сторону телевизора.
— Погоди! — дед стал активно закрепляться на завоёванном плацдарме. — Тут ко мне кум Андрей Кривопляс пришёл. Жинку привёл. Заболела она. Говорит, сердце не дышит.