Страница 10 из 36
Из комнаты хозяев, тяжело скрипя половицами, явился кум. Белоснежный газончик на его голове, казалось, освещал комнату. Дед Андрей навис над всеми, как гора. Рядом с ним почти незаметной была крохотная согбенная старушечка в дешёвой ситцевой юбке, линялой кофточке и грубых полумужских туфлях.
— Вот, — сиплым басом выдохнул дед Андрей и подтолкнул жену вперёд тем жестом, каким в известном мультфильме медведь отдаёт Машеньку дедушке с бабушкой.
— Что «вот»? — сухо спросил Эбис, жадно косясь на экран.
— Болело сердце. Ой, как болело! — горячо выпалила супруга деда Андрея и, испугавшись собственной смелости, умолкла.
Эбис, которого снова стал затягивать телевизионный водоворот, ничего не сказал.
Баба Федирка, чтобы прервать молчание, пропела глубоким контральто:
— Кума, скажи, где тэе сердце? Может, оно и у меня болит?
Дмитрий, не удержавшись, смешливо хрюкнул.
Дед Андрей с неодобрением покосился на незнакомого молодого человека и пояснил:
— Ночью скорую вызывали.
Эбис молчал.
— Ты скажи, какую ей болезнь врач прописал, — подсказал дед Фёдор.
— Врач сказал, что у неё тихокардия. Сделали укол и сразу уехали. А она после этого ещё лучше стала болеть.
— Остаточные явления перенесённого вызова! — со смешком прокомментировал Эбис.
— Ага, — простодушно согласился дед Андрей. — Еле вызов перенесли. Боимся, если опять приедут, то совсем помрёт. Вас просим.
Польщённый Эбис перестал посматривать на экран. Он встал и степенно направился к этажерке, на нижней полке которой лежала аптечка. Он вынул из неё ампулы и шприц в стерилизаторе со спиртом.
— Посмотрим, — бормотал он при этом, — что у нас есть от смерти.
Дмитрия его слова немного покоробили. Эбис глянул на кислую физиономию приятеля, ухмыльнулся и, выдавливая из шприца воздух, заявил:
— Теперь в случае чего к нему за помощью будете обращаться. Он у нас на скорой работает.
И кивнул в сторону Дмитрия.
После внутривенной инъекции жена деда Андрея порозовела, повеселела и из глубины её души вырвалось нежное:
— Голубец ты наш!
Старики, многословно благодаря и извиняясь, вышли из комнаты.
Дмитрий улыбался. Наконец, он не удержался и выдал банальную, но абсолютно чистосердечную сентенцию:
— Делать людям добро — приятно!
— Ага, — согласился Эбис, заваливаясь на постель. — Теперь с нас за неделю не возьмут квартплаты.
10
Ребята гоняли на баскетбольной площадке. Пылающий белый диск солнца раскалял взлохмаченные головы игроков. Пыль и пот, смешавшись, словно цемент, стягивали лицо.
Только одно сейчас было самым важным! Только одно!
Лишь одна цель была сейчас у каждого! Лишь одна!
Главная цель жизни — поразить кольцо.
— Сюда!
— Пас, болван!
— Вот он, я!
— Стоп! Пробежка!!!
Частый стук сердца. Хриплое дыхание. Густую до клейкости слюну невозможно ни проглотить, ни сплюнуть.
Частый стук мяча. Воздух при дыхании обжигает лёгкие.
Кто это бросил? Кравец Витька! Крюком бросил. Блок поставить невозможно. Когда он научился так бросать?
Что-то неприятное расстраивает игру. Что? Что так грубо мешает?
Звонок на урок… Как не вовремя! Какой настойчивый, отвратительный звук!
Староста машет из окна; кричит. Лицо её властно, голос суров.
— Быстро! Уже Ашот идёт!
Ребята, толкаясь, пьют воду из-под колонки. Первые глотки не чувствуются. И только на третьем или четвёртом горло очищается от слизи, и от холода начинает нестерпимо болеть голова — вода из артезианской скважины.
— Можно войти?
Всё-таки опоздали!
— Снова звонок не слышали?
Старшеклассники смиренно кивают. Но в смирении их — тайный вызов. Ашот мрачнеет и обещает «прикрыть баскетбольную лавочку». Чтобы создать кающийся вид, ребята склоняют головы, но бросают исподлобья на класс лихие взгляды.
— Садитесь. Но чтобы это было в последний раз.
Ашот начнёт опрос с опоздавших. Это хуже. Гораздо хуже, чем стояние у двери.
— Сейчас Кравец приведёт нам несколько поговорок.
Какие поговорки? При чём тут поговорки? Ведь Ашот преподаёт историю!
Кравец, впрочем, не удивляется. Он встаёт и монотонно произносит:
— Горбатого могила исправит. Чёрного кобеля не отмоешь до бела. Собака лает, а караван идёт.
Вдруг как-то странно становится всё вокруг. Школьники сидят неподвижно, словно окаменевшие. А Кравец… Он же говорит, не открывая рта!
— Теперь ты!
Указка Ашота упирается прямо в грудь. Туда, где сердце. Острая боль заставляет сердце замереть. Кажется, указка пронзила его насквозь.
Дмитрий медленно встаёт. В голове ни единой мысли. Он незаметно косится на класс, ждёт подсказки. Но подсказки нет. У всех отсутствующие лица, немые рты.
— Горбатый кобель лает, а караван исполняет, — вдруг произносит чей-то голос.
Да это же он сам сказал!
Ашот, сидящий за столом, преображается. Нос его удлиняется, голова уходит в ссутулившиеся плечи. Стул превращается в кресло. Ножки его растут, и Ашот возносится на двухметровую высоту.
Но ведь это не Ашот! На Дмитрия ослепшим от ярости глазом смотрит Честноков.
И снова звенит школьный звонок.
Дмитрий открывает глаза. Рядом с ним на верхней полке этажерки трезвонит будильник. Он трясётся от трудолюбия и злорадства. «Хотели от меня работы? Завели до отказа? Сейчас я вам наработаю!».
На своей койке обречённо матерится и яростно звенит пружинами Эбис. По стене, противоположной окну, скользят пятна света, прорвавшегося сквозь листья ореха.
И тут началось нечто необычное. Эбис, поднявшись, стал пристёгивать к спине заводной ключ. Крепления состояли из сложной системы ремней с пряжками. Одни из них шли под мышками, другие— через плечо. Эбис управлялся с необычным туалетом с привычной сноровкой.
Закрепив ключ, он наклонился и вышуршал из-под кровати чемоданище. Выстрелили замки и распахнулась необъятная, затхлая утроба.
— Где-то здесь… Должно быть здесь… Помню — клал… — приговаривал Эбис, нашаривая что-то в глубине.
— Что клал?
— Да ключ же.
— Какой ключ?
— Как у меня на спине. Точно такой.
— Зачем?
— Для тебя.
— Для меня?
— Для кого же ещё, дурашек?! Видел, у нас на работе только Бабич-гинеколог, Резник-хирург да завтерапией без ключа ходят. Сантехники ещё, правда, без ключа. Но у них своя система — они на спирту работают.
Он, наконец, выудил из чемодана ключ и принялся приспосабливать его к спине товарища.
— Может, не надо? — слабо возражал Дмитрий.
— Надо, надо! — восклицал Эбис. — Если ты не такой, как все, то ты не с нами. А кто не с нами, тот против нас. Сразу хочешь противопоставить себя нашему небольшому, но дружному коллективу?
— В общем-то… Не хотелось бы…
— Правильно! — энергично одобрил Эбис. — Да ты не бойся. Многих главный не заводит. Они ходят с ключами только для видимости. Чтобы не очень выделяться. Кстати, желание не выделяться — один из основных признаков скромного человека. Ты ведь скромный человек?
— Ну-у… Как сказать… Вообще-то…
— Тогда молчи!
— Я молчу, только всё это очень странно.
— Ты молчать обещал?
— В общем-то, да.
— Тогда, в общем-то, и молчи. Тут у нас это главное правило. Не будешь молчать — не будешь у нас работать. Не будешь у нас работать — квартиру не получишь. Как сказал человек Петел: «Не говори много, а говори мало». Золотые слова. Хотя молчание тоже золото. Особенно у нас. Уразумел?
Дмитрий кивнул.
Они взяли «дипломаты» и отправились на работу.
Эбис был занят своими мыслями, и почти половину пути они прошли молча. В конце концов Дима не сдержался и умоляюще проговорил:
— Хоть какой-то смысл в этом экзотическом обычае есть?
— Тагимасад его знает, — Диме показалось, что за бравадой товарища скрывается растерянность. — Дело в том, что у нас подавляющее большинство медиков каждое утро должно заводиться главным. Иначе они существовать не могут, что ли. Нет, они люди, как люди. Спят. Едят. Женятся. И всякое такое. Но без заводки не могут. Я думаю, что, конечно, завод этот не просто накручивание какой-то пружинки внутри. Как у игрушки. Дело, скорее всего, в другом. Но я предпочитаю не углубляться. У меня такое чувство, что если полезешь в это дело, то назад вряд ли вылезешь нормальным. Чует мой нос, что здесь сильно жареным пахнет. Знаешь, почему мне всегда сопутствует удача — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить? Я не высовываюсь и не лезу, куда не надо. У Честнокова наверху такая рука, что живо нос оторвёт любой любопытной Варваре. А как всё происходит на деле, сейчас увидишь сам.