Страница 22 из 36
И, не прощаясь, маленькими шагами вышел из кабинета.
Мнение оставшихся было единодушным.
— Подлец!
— Негодяй!
— Идиот!
Людмила Андрофаговна потрясла кулаками.
— Бог ты мой, как тяжело с такими людьми! Прямо руки опускаются. А также настроение. А также всё остальное. Хочется вернуться назад — в гинекологическое отделение. Заняться, как и прежде, тяжёлым, но таким бескорыстным трудом.
Честноков подытожил:
— Будем делать оргвыводы.
Коллеги одобрительно загалдели.
— Тише. Тише. Ещё один вопрос имеется. У нас есть кандидатура на должность заведующего терапевтическим отделением. Прекрасный молодой человек. Фамилия его Мрут. Мой земляк. Работал терапевтом в Блатославе. Теперь закончил клиническую ординатуру. Но как нам быть с нынешним завом?
Ступицкая подняла бровь, многозначительно произнесла:
— Тут проблем не будет. Он человек — ха-ха! — интеллигентный. Он не будет цепляться за должность, если я ему прямо сегодня намекну, что его присутствие на этом ответственном посту нежелательно. А если не поймёт намёка, то мы — ха-ха! — создадим ему в работе ряд дополнительных трудностей.
— Свободны, — сказал Честноков и, покряхтывая, стал заводить подчинённых, гуськом проходящих возле кресла.
Когда кабинет опустел, вошла Сахара Каракумовна. Она улыбалась так ясно и бёдрами виляла так активно, что Честноков сразу понял: Сахаре что-то надо.
— Ванюша, — проворковала она и, подойдя к шефу, погладила его острое колено.
— Говори, Сахарочка, что надо, — вымолвил Честноков, пытаясь придать трескучему голосу теплоту.
— У меня к тебе просьбочка. Малюсенькая. Вот такая, — Сахара Каракумовна отмерила на полированном ноготке несколько миллиметров.
— Ну, ну, — поощрил её главный.
— Наше медучилище очень много фельдшеров выпускает. Трудно им устроиться после окончания в нашем городе. На скорой, например, все места забиты. А моя племянница — дочечка Найи Спутатрикс — окончила в этом году медучилище и хочет устроиться у нас на скорой выездным фельдшером.
Честноков подёргал поглаженным коленом и в некоторой растерянности ответствовал:
— Я, разумеется, не против. Но…
— Никаких «но», — Сахара бодро взяла инициативу в свои руки. — Я знаю твою честность и высокую принципиальность; знаю, что без причины никого не уволить. Зомбичек мой, не волнуйся. Место освободится без твоего участия. Я сделаю так, что коллектив скорой сам выдворит с работы одного из своих членов.
— Кого же? Ты уже решила?
— Наташеньку Кроль.
— Это такая худенькая, симпатичная?
Сахара Каракумовна бросила на своего властителя острый ревнивый взгляд и довольно грубо заметила:
— Ну, да. Красивая, как свинья в дождь. И зубы, как лопаты. И голос гнусавый, как при люэсе. На ней штукатурки больше, чем она сама весит. Но ближе к делу. Она не очень уживчива. Часто конфликтует, И если девочкам со скорой дать повод, они её скушают самостоятельно. Профсоюз с нашей помощью утвердит решение коллектива скорой.
— Но как это сделать?
Сахара Каракумовна самодовольно усмехнулась.
— Все знают, что в Одесской области у Наташи проживают родственники. Она заказывала с ними переговоры дважды в течение этого месяца. Переговоры были заказаны на телефон скорой помощи. Ясно?
Честноков глядел на подругу ясным непонимающим взором.
— Дальше.
Сахара Каракумовна тонко улыбнулась и продолжала:
— Телефон скорой подключён параллельно телефону в кабинете Тагимасада. Оттуда я могу незаметно позвонить на междугородку и заказать переговоры с родственниками Кроль. Номер их телефона я узнала, — она встала на цыпочки и что-то зашептала шефу. Тот довольно заурчал.
Сахара Каракумовна нежно улыбнулась Честнокову и заключила:
— Мы поможем созвать собрание. Вислогуз и Игрищева сожрут её. А мы лишь удовлетворим требование общественности об увольнении с работы аферистки Кроль.
— Ну и ну, — только и мог сказать многомудрый Честноков. — Да! Но как же быть с Тагимасадом? В его присутствии нельзя будет…
— Его несколько раз вызывали в вечернее время на работу?
— Вызывали.
— Заработал он хотя бы день отгула?
— Заработал, — ответствовал главный, с восхищением глядя на хитроумную подругу.
— Вот и дай человеку его отгульчик. Он тебе только благодарен будет. Запасные ключи от его кабинета есть?
— Разумеется.
20
Осень, наконец, утвердилась прочно. Травы пожухли; холодный порывистый ветер раскачивал их серые высохшие стебли. Листья на деревьях вначале огрубели, стали твёрдыми и ломкими, словно пергаментные. Затем осень окрасила листья во все оттенки красного, будто пробуя возможности этого цвета. Берёзы на пригорке возле скорой светились чистой желтизной — как маленькие лампочки. Рябины полыхали ярко-красными гроздьями.
Тревожный красный свет вливался в окна скорой.
Иногда на несколько часов небо прояснялось, солнце начинало золотить тёплым светом озябшую землю. И тогда казалось, что ушедшее лето оглядывается назад и, зная, что нет возврата, улыбается светло и печально.
Вокруг дома по Ватутина 13, где квартировали Эбис и Дмитрий, всё светилось тускло-красным, как потухающий костёр. То замирали на зиму клубничные плантации.
Пусто… Одиноко… Печально…
Известно, какое влияние на настроение человека имеет природа. Весной даже при крупной неприятности человек повздыхает, не поспит несколько ночей да и успокоится. Но тоскливой осенью при такой же неприятности гражданин посматривает на крючок для люстры, размышляя, выдержит ли он вес тела.
Дмитрий все дни после встречи с Хроносом был печален. И у хозяев, и на работе он настойчиво расспрашивал, где живёт прелестная девушка с необычным именем Та, от которой клубника лучше растёт. Опрашиваемые недоумённо пожимали плечами и посматривали на Дмитрия с каким-то странным выражением. И только дед Саливон сказал, что как-то видел её за больницей. Она направлялась к холму, на котором стоит недостроенное инфекционное отделение.
Когда Дмитрий был свободен от дежурства, он лежал на койке, тупо глядя в потолок. Он вспоминал очаровательную гостью, её тонкий стан и стройные ноги, будто созданные гениальным скульптором; он вспоминал её нежный, такой выразительный голос и думал, что душа её должна быть такой же.
Она не придёт больше никогда. Он предал её! Никогда — слово, придуманное для убийства души человеческой.
О, если бы она вернулась! На час, на минуту, на миг! Вернулась. Вспомнила. Вспомнила хотя бы для того, чтобы забыть навсегда.
Когда такие мысли приходили в голову, Дмитрий слегка постанывал и старался лежать неподвижно. В такие минуты даже малейшее движение причиняло боль.
Эбис, слыша лёгкое постанывание, нервно цыкал и, чувствуя к поверженному приятелю сострадание, странным образом смешанное с раздражением, говорил:
— Меня от тебя тошнит! Страдатель! Иди пожри. Я картошки на сале нажарил. На сытый желудок страдать гораздо легче.
Дмитрий бросал на прозаического человека Эбиса испепеляющий взор и от возмущения забывал о собственных страданиях. Какая грубость! Какое отупение чувств!
— Ты за эти дни привык страдать, как собака за возом бегать, — приговаривал между тем грубый Эбис. — Убирать надо эту доминанту. В кино пошли. «Человек со звезды» идёт в нашем сарайчике. Отдыхательная вещь.
Негодуя на толстокожего приятеля, Дмитрий отворачивался к стене.
— Не хочешь?
— Не хочу, — односложно отвечал Дима.
— Чего? — не унимался Эбис.
И Дмитрий Маркович не выдержал.
— А того, — как можно язвительнее произнёс он и сел, нашаривая босыми ногами тапочки. — Глупо, когда несколько сотен людей собираются в тёмном зале и два часа пялятся на освещённый кусок дерюги, нюхая при этом холодный пук, оставшийся от предыдущей сотни человек.
— Обижаешь кино, начальник, — Эбис отломил кусок булки и отвратительно зачавкал. — Ты же культурный человек. А такого низкого мнения о высоком искусстве кинематографа.