Вопреки

Я беременна от Дани. Беременна. Беременна.

Простое слово. Желанное. Что было бы, если бы он отцом был?

Игорь вздыхает медленно, чувствуя, как волна, горячая, сладкая, по телу пробегает от затылка до кончиков пальцев. Счастье. Он был бы счастлив. На руках бы её носил. На полу в палате бы спал, каждое желание предугадывая. Опустился бы на колени и ноги её обнимал.

Если бы…

История не терпит сослагательного. Твоя история, Соколовский, уже написана. Ничего не изменить. Или?..

Он срывается из клуба душного, на улицу. Позвонить. Услышать её голос. Сказать, что ему всё равно. Что действительно всё равно, чей он. Или Игорь не сможет хорошим отцом стать? Сможет. И станет.

Гудки в трубке долгие. В противовес с сердцем, что стучит где-то в горле.

Возьми трубку, Вик. Возьми, послушай, что я тебе скажу. Прости, что ушёл тогда. Надо было сразу. Не ждать. Не обдумывать. Не давать опомниться. Сразу забирать. Потому что она — его. И только.

Трубка молчит. Не отвечает. Не пытайся изменить судьбу.

Резкий телефонный звонок заставляет едва ли не подпрыгнуть от неожиданности. Даня стоит за спиной. Так близко, что можно разглядеть безумие в расширенных зрачках.Которое сменяется счастьем. И Игорь отступает на шаг, понимая, кто звонит. И зачем.

Горько. Опять опоздал.

— Я стану отцом. — Даня медленно опускает руку с трубкой. Смотрит ошарашено. На лице улыбка. Робкая, но с каждым мгновением шире, ярче.

— Я стану отцом! — Вторая рука взлетает вверх, и Игорь с удивлением видит в ней пистолет. Как успел-то? Так быстро?

Звуки выстрелов рассекают воздух. А ему похоронным звоном отзываются. Соберись, Соколовский. Отыграй свою роль до конца. А потом хоть повесься. Не порть людям праздник.

Жека и Пряников поздравляют. Искренне. Счастливо смеются. А ему не вздохнуть. В горле ком. Всё.

Оформилось в слова то, что он сам себе шепотом говорил. Пути назад теперь нет. И вперёд тоже. Стой здесь, Соколовский. Посреди подворотни. Один.

Он уходит, не удержавшись, бросая взгляд на довольного Даню, что сейчас к ней поедет. Посреди ночи. Разбудит, сном пахнущую. Родную. Поцелует. А она улыбнётся ему сонно. Довольно.

Это тяжело. Дома можно не притворяться. Схватиться за голову, сжать крепче, будто это поможет. И замычать. Протяжно. Глухо.

Что дальше? Как дальше? Словно стержень вытащили, который его держал. В чём теперь смысл?

Игорь проводит по лицу рукой, удивлённо смотрит на мокрые пальцы. Всё так плохо? Даже вздохнуть тяжело. На сердце давит. Игорь жмурится. Крепко. До пламени зелёного перед глазами.

Соберись. Рука вслепую тянется к внутреннему карману. Достаёт глянцевый обрывок.

Он нехотя открывает глаза. Смотрит на фото. Соберись. Вспомни. Вспомни, ради чего ты всё это затеял. Вспомни, как мечтал выйти из тюрьмы и отомстить. Вспомни те полгода в аду, что всё в тебе изменили. Вспомни и соберись, мать твою! Что Родионова?! В сторону. Ты свой выбор давно сделал. Ещё тогда, когда в Игнатьева стрелял. Тогда надо было сопли на кулак наматывать. А теперь поздно.

Мысли о мести отрезвляют. Он справится. Со всем. Потому что по-другому не может. А Вика… Пусть будет счастлива. Без него. Просто счастлива.

На работе тихо, Пряников спит, открыв рот, по кабинету плывёт запах вчерашнего коньяка и водки. Жека с красными глазами цедит минерлку. Даня бодр и доволен. Но это сейчас не важно. Решения, ночью принятые, позволяют отодвинуть в сторону то, что здесь принято называть «личное».

— Как можно так ненавидеть и любить одновременно? — удивляется Жека, слушая рассказ о фанатах. Действительно, как?

— У меня же получается, — горько бросает Игорь прежде, чем понимает, что сказал это вслух. Хочется ударить себя. Больно. По лбу.

— Что? — Жека непонимающе смотрит, весь в мыслях о свадьбе. К лучшему.

— Тебя, говорю, люблю, Евгений, — выкручивается Игорь, открывая дверь. Не готов он к откровениям с Жекой. Да что там, ни с кем не готов. Сам переживёт. Не маленький.

Игорь ждёт вечера, заранее боясь его. Боясь того времени, когда снова окажется один на один с собой. С мыслями, от которых не спрятаться. Ждёт его с печальной обречённостью, жалея, что бросил пить.

И потому звонок от юриста радует. Хоть какое-то разнообразие. Новости. Повод для размышлений. Игнатьев пытается выкрутиться? Наивный. Думает, Игорь про него больше ничего не узнает? Так даже интереснее. Веселее, как сказал бы Стасик.

Кстати, вот и он. Лёгок на помине. Что опять, обдолбыш бешеный?

— Что, Игорёша, соскучился? — Даже голос бывшего друга другой. Чужой.

Маньяк обдолбаный.

— Не смей трогать Вику, сука! — Единственное, что его действительно беспокоит. И будет беспокоить всегда, как видно. А разве может быть иначе?

— Ну, зачем же ты так! — притворно удивляется Стас. — Я не повторяюсь. Мне твоя Родионова теперь без надобности. Да и тебе, думаю, тоже. Я о другом.

— Оставь Катю в покое! — Только не так! Если из-за него умрёт ещё один человек… Если это будет Катя… Как с этим жить потом?

И Игорь едет, вдавливая педаль в пол, стараясь не думать о смерти, что вокруг него круги наворачивает. О Лере в ванной, полной собственной крови. О Яне, с ровной аккуратной дырочкой во лбу. О Кате… Нет. Катя будет жить. Потому что это будет слишком. Даже для него.

Машину Катину он видит издалека, вокруг ожидаемо пусто. И злость, что несколько дней копилась, ищет выход.

Выйди сейчас, сука! Выйди, чтобы я проломил тебе череп! Чтобы смотреть, как твоя кровь по снегу расплывётся.

Игорь в бешенстве. От бессилия. От долбанного бессилия, мать твою! От того, что эта тварь опять всё контролирует! От того, что он снова так близко подобрался!

Вдали воют сирены, и Игорь понимает — ушёл. Точно ушёл. И Катя в порядке. Об угоне сообщила. Увидеть её. Убедиться. Что всё в порядке. Что жива. Хотя бы она жива.

========== 26. Чужое счастье ==========

Утро красит нежным цветом. Открывать глаза не хочется. Чувствует тепло чужое близко. Нужное. То, что поможет отогреться. Потому что внутри всё смёрзлось. Застыло. Кончилось.

Чувство потери накрывает внезапно, заставляя окончательно проснуться. Вспомнил, что потерял, Соколовский?

Вика. Навсегда не его. Кого в этом винить? Себя, Даню, обстоятельства? Можно перечислять до бесконечности, только зачем? Ничего уже не изменить. Не вернуть. Не прожить заново.

И от того на душе так холодно. И, наверное, потому вздохнуть лишний раз больно — обледенело внутри. Толстой коркой покрылось. Не пробить. Не пробиться.

— Игорь? — Катя трётся о его плечо носом, как ласковый котёнок. Счастливая. Тёплая. Живая.

И он позволяет ей это — отогреть. Вернуть к жизни. Хотя бы внешне. Забыться на время. Если можно забыть себя.

Звонок и вызов на работу. Впервые за последнее время ехать не хочется. И видеть никого не хочется. Вокруг слишком много того, что для него теперь — роскошь непозволительная.

Вокруг слишком много чужого счастья.

Жека волнуется. Нервно подсчитывает, сколько гостей придёт с его стороны. Советуется, куда поехать в медовый месяц.

Даня просто тихо светится. Спасибо, что не добивает. Молчаливая, понятливая жалость.

Игорь отворачивается от них, глядя на труп. Привычно отодвигает свои переживания внутрь, закрывая на замок. Работать, Соколовский. Ты же мент. Ищейка. Вот и ищи. Убийцу. Справедливость. Правду.

Для других. Для тебя искать никто не станет.

Подозреваемые находятся быстро. Бомжи. Не они, видно с первого взгляда. А Бентли, что ещё утром друг просил отыскать, на удивление быстро находится.

Допросы друзей давно не трогают. Как и оскорбления. Попытки задеть. Поздно. Стасик давно урок преподал — нет у тебя друзей, Соколовский. Нет, и не было никогда. И плевки под ноги, что должны выказывать презрение, лишь насмешку усталую вызывают.

К кому обратиться? Кого найти, чтобы высказать, что на душе лежит? Перед кем на колени встать и каяться?