Вопреки

— Ты популярен, Соколовский. За тобой толпами народ ходит. — Данин недолвольный голос выдёргивает из тьмы, в которую он погружается. Какие топы? Кто ходит? Слежка не одна? Одни за другими? Интересно. Действительно интересно. И яд в бутылке интересный. Подтверждается. Связывается цепочка-то. Или нет? Что здесь не так?

Ищи, кому выгодно. Сколько раз он уже себе это повторял? Папа, в чём твоя выгода?

Поездка на дачу ничего не даёт. Кроме новых вопросов. Кто ещё ищет информацию? Зачем это папе? И папа ли это?

Камеры наблюдения ничего не дают. Опять эта надежда. Встрепенувшаяся, едва в голосе папы расслышал недоумение. Он действительно не знает, кто это. Кто подсыпал яд в водку.

— Ты следишь за мной. — Былой злости на него уже нет. Только усталость.

— Тебя хотят убить, Игорь. — Соколовский-старший смотрит на сына, пытаясь достучаться. Докричаться не получается. Не слышит. Опять слышит только себя.

— Ещё раз кого увижу — буду стрелять. — И выстрелит. Не задумается. Достало. Достали.

Из офиса — по городу. Колесить. Думать. Строить. Рушить. И снова. По кругу. Всё в такой клубок запутано, что проще разрубить, чем пытаться размотать. Здесь ничего от него не зависит. Кто-то за ниточки дёргает, а он и рад дёргаться. Вот только кто? Кто его невидимый кукловод?

Игорь смотрит на двор, в который заехал. Удивлённо моргает. Оговорочка по Фрейду, а, Соколовский? Викины окна светятся тёплым светом. Хочется зайти к ней и не выходить больше никогда. Просто сидеть на её кухне и смотреть, как она готовит. Бред? Почему?

С пустыми руками — не к ней. Васильки уже непозволительная роскошь. Но цветные хризантемы в ближайшем цветочном ларьке вроде ничего.

Перед дверью выдыхает. Как перед прыжком в прорубь. Папа когда-то возил на Крещение. Вот и сейчас те же чувства. Восторг. Предвкушение. Страх.

Вика открывает сразу. Будто за дверью стояла. В глазах — обречённость. И страх. Тот же, что и у него. Она его боится, или себя?

— Игорь, не надо. — Вика обрывает, не даёт начать. Снова этот малодушный страх. Откуда, Родионова? Когда ты стала бояться слов?

— Вик, дай я скажу. — Игорь смотрит прямо, глаз не отводит. Будто душу выжигает. А он просто взгляд отвести не может от её нереальной васильковой глубины. — Я никогда этого никому не говорил. — Вздрагивает. Действительно. Никогда. Никому. Тебе, Вик, только тебе. Для тебя. Твой.

Я тебе себя отдаю. Ты это слышишь?

— Я буду ждать до завтра. Нет, значит нет. — Он протягивает цветы и спускается вниз, выходя из поезда. Только закрыв за собой входную дверь, Игорь чувствует, как начинает колотить. Смешно. Теперь-то почему? Пути назад нет. И она… Если не ответит, как жить будешь, Соколовский?

Ровно. Игорь выпрямляет спину, с удивлением отмечая, что всё это время сутулился. Медленно идёт к машине. Ровно жить буду. Как раньше. Если как раньше получится.

Почему у тебя всё так сложно, Соколовский? Почему всё так сложно?!

========== 10. Тишина, что громче крика ==========

Это сумасшествие, Родионова. Это бред. Помешательство. Так не бывает. Только в фильмах низкопробных. Для дур впечатлительных. У тебя же жизнь другая. Оно тебе надо вообще? Все эти страсти шекспировские?

Вика бездумно смотрит в окно, на спешащих куда-то прохожих. Как её занесло в это кафе? Дома плохо страдается? Вику охватывает смех. Истеричный. Докатилась, Родионова. До бабских истерик за чашкой кофе.

Не до смеха. Тут зарыдать впору. От безысходности. И страха. Чего ты боишься, Родионова? Быть счастливой? Иногда простое кажется самым сложным.

А ты попробуй. Давай. В омут. С головой. Чтобы не вынырнуть. Сгореть дотла. Осыпаться пеплом к его ногам. Хочется? Хочется.

Вика бездумно смотрит на пламя свечи, что стоит перед ней. Дань европейской моде. Рядом парочка фотографирует себя. Что-то шепчут. Смеются.

Ты представляешь — как это? Вот так с ним сидеть? Не таясь. Обниматься. Шептать глупости. Тонуть в…

В чём? Скажи это, Родионова. Признайся. Хотя бы себе признайся. Боишься? А он ведь пришёл. И сказал. Почти-сказал.

Вика дёргается — огонёк ощутимо обжигает руку. Некстати вспоминаются слова Леры. Поиграет и бросит. Слова обиженной женщины? Или?..

И что, если даже «или»? Не попробуешь — не узнаешь. Как папа всегда говорил: риск благородное дело. Рискуй, Родионова. Тебе не привыкать. Отморозков не боишься, а чувств испугалась.

С Даней всё проще. Никаких страстей. Жизнь по накатанной: брак-дети-работа. Вечером скупой поцелуй в щеку, утром — завтрак всей семьёй за большим столом. Всё ровно. Всё как у всех. Любовь. Вика фыркает. О любви в книгах пишут. Фильмы снимают. А в жизни… В жизни выбирают других. Надёжных.

А Игорь? Игорь разве ненадёжный? Да что ты знаешь о нём вообще, Родионова? О жизни его, о мыслях? Что? Только то, что он сам позволяет узнать, скупо бросая отрывистые фразы. Что на душе у него? Чем он живёт? Неужели думаешь, что только клубами ночными?

Парочка рядом заливисто хохочет. Вика вздыхает. Каково это — с ним? Жизнь, непредсказуемая, яркая. Ссоры, сцены ревности, упрёки — кто кого ревновать будет? Она не знает. Оба, наверное. И примирения. Бурные. От одних мыслей в животе всё замирает, а лицо вспыхивает.

Хочешь жизни красивой? Будет. С ним всё будет. На разрыв. Внахлёст. С перебором. И слёзы, и смех, и страсть. Хочешь ожить, Родионова? Что ты выберешь?

К чёрту! Вика срывается с места, бросая деньги на стол. На улицу, в такси, к нему. Лихорадочное возбуждение мешает дышать. Сердце стучит в горле, как заполошное. Скажет. Всё скажет. Что жить хочет. Он поймёт. Он ведь тоже в первый раз так.

Оживает.

В его окнах темно. Машины нет. В нетерпении несколько кругов по двору. Смотрит на телефон досадливо. Позвонить? Нет. Это слишком. Она дождётся. До утра времени полно.

Проходит час. Второй. Звук мотора заставляет встрепенуться. Почувствовала. Он. К нетерпению примешивается страх. А вдруг?.. Откажет. Посмеётся. Оттолкнёт.

Шаг вперёд. Тяжело даётся. Дальше легче будет. Вот только…

Такси, что стоит у входа дольше, чем сидит здесь Вика, оживает. Лера. Хватает за руку, говорит сбивчиво. Просит. Игорь не спешит отвечать. Надежда бьётся о рёбра, вспотевшие ладони нервно душат ручки сумки.

Ну же, Игорь. Пусть уходит. Ты же меня ждёшь. Не её.

Игорь стоит, раздумывая. Звенит ключами в руке. Отворачивается.Сердце радостно ухает вниз, и тут же летит с обрыва, спотыкаясь о камни. Игорь открывает дверь, пропуская Леру вперёд.

Тишина. Двор окутывает тишина, такая звенящая, что слышно, как вдребезги бьются мечты.

Телефон в руки нервно. Номер — не задумываясь. В голове набатом: не нужна, не нужна, не нужна.

Дома привычно. Дома как всегда. Дома Даня. Родной. Обычный. Ненужный. Нет больше ничего к нему. Нет эмоций. Нет чувств. Соколовский до дна выпил. Досуха.

Вика отворачивается, глотая слёзы. Не заплачет. Было бы из-за чего. Одного прогоняет. Другому не нужна. Получи свою мелодраму, Родионова. Расписаться не забудь.

За Даней тихо закрывается дверь. И снова тишина. Она сегодня всю ночь её сопровождает. Разная. Сейчас — понятная. Нужная.

Одна. Лучше тебе одной, Родионова? Ну, скажи, лучше? Будешь следующего Даню ждать? Или всё-таки рискнёшь?

Вика подскакивает с кровати, лихорадочно собираясь. Возбуждение зашкаливает. Бежать. Бежать к нему. Сказать. И что, что с Лерой. Может, показалось. Может, ты себе напридумывала, Родионова. Может, она ушла уже давно. А ты дура. Дура, идиотка.

Даню обидела.

Такси по ночному городу быстро. И в окнах опять — темно. Машина у подъезда. Дома. Он дома. А Лера?.. Не важно.

Вика взлетает наверх, не считая ступенек. И замирает перед дверью, боясь нажать на звонок. Что сказать в четвёртом часу ночи?

«Привет. Я тут поговорить хотела», «Проезжала мимо, решила зайти», «Ты говорил, что будешь ждать до утра, и вот, я пришла».

Бред. Это всё бред такой, что впору рассмеяться. Только пальцы дрожат, зависая над звонком. Боишься? Чего?