Эллиниум: Пробуждение

– Для тех, кто вернется, – вставил Ящерка. – Раадосские пираты – это вам не дикие козопасы с гор.

– Воины Города-в-Долине бились с раадосцами лишь однажды, – заметил Козлик, проявляя неожиданные для Пескаря познания в истории. – Это было вёсен тридцать назад. Тогда большой отряд их высадился у стен Кадма, и пираты принялись грабить усадьбы в окрестностях. Гонец кадмийцев по имени Лабуга пробрался мимо раадосцев и за один день и одну ночь добежал до Города-в-Долине. Наши воины немедленно выступили на помощь и напали на лагерь разбойников через два дня рассвете. Враги не были готовы к удару, и наши смели их, как зимний дождь смывает листья с камней. Это была легкая победа, которая надолго угомонила раадосцев. Однако мы ни разу не сталкивались с ними в настоящем бою, щиты в щиты. А воины у них, как говорят кадмийцы, крепкие – им часто приходилось с теми сражаться.

Пескарь искренне удивился:

– Откуда ты все это знаешь?

– Думаешь, я вру?! – взвился Козлик. – Спроси Рубача, если хочешь, он тебе то же самое скажет, слово в слово!

– Я верю, не кипятись ты, как котелок, – примирительно ответил Пескарь. – Молодец, что запомнил.

– Я люблю слушать истории, и все, что слушаю, стараюсь запоминать, – неожиданно раскрылся Козлик.

– Это все, что тебе остается – помнить о подвигах других, – усмехнулся Ящерка.

Козлик собрался было броситься в бой, но Пескарь его опередил:

– Хватит подначивать друг дружку, – сказал он, пристально глядя на Ящерку – так, чтобы понятно было, в чей огород он кидает камень. – Мы больше не дети. Пыл стоит приберечь для врагов. Не хватало еще выйти в первый бой с расквашенными из-за глупых распрей носами.

– Слышал, чешуйчатый? – поддакнул Увалень.

Ящерка в ответ лишь снова усмехнулся половиной рта, но ничего не сказал.

Той же ночью, когда Пескарь уже устроился на циновке в своей отдельной пристройке к царскому дому, к нему вошла мама.

– Пескарик, ты тут, сыночек? – тихо спросила она.

– Да.

– Спишь?

– Да.

– Ну, ладно, спи, – она уже развернулась, чтобы уйти, но Пескарь, словно устыдившись сам не понимая чего, добавил:

– Ты что-то хотела, мам?

– Ничего особенного, малыш.

Пескаря немного покоробило обращение «малыш», но он ничего не сказал.

– Просто хотела посмотреть на тебя, – мягко сказала мама, и Пескарю показалось, что она не договорила слова «в последний раз».

– Я вернусь, мам, не бойся, – уверенно заявил Пескарь. – Отец же всегда возвращался! А я его сын, я буду таким же храбрым и стойким.

– Возвращайся, Пескарик, – тихо сказала мама, и юноша почувствовал, что она чуть не плачет. – Хоть со щитом, хоть без щита.

– Ну что ты такое говоришь! – воскликнул Пескарь, чувствуя незаслуженную обиду. – Я не опозорю своего отца, и тебя тоже!

– Позор, мой маленький, не самое страшное, – еще тише прошептала мама.

– Не гневи богов, Милла! – с отцовской суровостью в голосе произнес Пескарь. – Я не трус, и вообще матери воина Грома не пристало говорить такие слова.

Мама усмехнулась неожиданной грозе:

– Ну ладно, ладно. Спокойной ночи, воин.

И хотя слово «воин» прозвучало в ее устах до обидного иронично, Пескарь предпочел этого не заметить.

– Спокойной ночи, мама, – ответил он. Милла вышла во двор, присела у своей прялки под навесом и принялась за пряжу, тихонько замурлыкав старую песенку про свадьбу кошки с котом. Она часто пела её детям вместо колыбельной, и, услышав знакомую мелодию, Пескарь почти мгновенно заснул.

4

Утром Пескарь первым делом, еще до завтрака, взялся за проверку своего оружия и доспехов. Копьё из ясеня – семи локтей, древко любовно обстругано так, чтобы нигде не дай боги не впиться занозой в ладонь. Наконечник из бронзы, остро отточенный, длиной почти в локоть, надевался на древко копья сверху и был надежно укреплен поперечным штифтом. Наконечник, с рёбрами для прочности, был листовидной формы: он расширялся от острия, так что у него было две режущие кромки, но все равно был довольно узким. Он не оставит таких страшных ран, как широкий зазубренный наконечник копья Рубача, зато копьё весит меньше, и его легче выдернуть из тела врага.

В тех местах, где удобней всего было держать копьё верхним и нижним хватом, Пескарь сделал в древке небольшие заглубления и проклеил их полосками из шершавой кожи, чтобы копьё не скользило в руке, даже если будет залито водой или кровью. Обратный конец копья был утяжелен бронзовым противовесом.

Большой круглый выпуклый щит был склеен из дубовых досок, обтянутый и проклеенный бычьей кожей, а снаружи дополнительно обитый медью. Мастер, которого из-за его занятия так и прозвали – Щитомаз – нарисовал на нем красным цветом страшную морду тигра. И хотя Пескарь ни разу не видел тигра, ему казалось, что получилось похоже. Во всяком случае, морда была очень грозная, особенно – хищно ощеренные клыки. Как-то раз в Город-в-Долине заходил кадмийский купец, он привёз с собой статуэтку тигра и рассказывал, что сам видел этих жутких зверей, когда путешествовал по далёкой Идрии. По его словам, тигр – это считай тот же лев, но без гривы, а шерсть у него красная с чёрными полосками, и хвост пушистый, как у кошки. Пескарь просил отца купить ему статуэтку, но они с торговцем так и не сошлись в цене.

Щит держался с помощью двух рукояток. Одна, жестко укрепленная, бронзовая, располагалась примерно в середине – в нее продевался локоть. Другая – кожаный ремень – широким кругом охватывала кромку щита. Такое крепление позволяло не только удобно и надёжно держать щит в бою, но и носить его за спиной во время похода.

Пескарь вспомнил многочисленные упражнения – с отцом и с другими воинами. Они били в щит деревянными палками изо всех сил, пока Пескарь не научился удерживаться на ногах даже после самых сильных атак.

Тренировался он и биться в фаланге – так, чтобы закрывать левой частью большого круглого щита стоящего слева соратника, и самому доверять стоящему справа, который прикрывал его своим щитом от головы до коленей. Пескарь научился, как лучше всего бить копьём снизу, из-под щита, в живот противника, как ловко перехватывать копьё в верхний хват и разить врага в голову поверх щитов. Он выучился не терять ритм боя, когда после грозного «ух!» командира нужно было пропустить один вздох и сделать шаг вперед, толкаясь щитом; а услышав не менее грозное «ну!» – отступить на шаг, чтобы резко освободить щиты от давления фаланги врага и тут же ударить потерявшего равновесие противника копьём.

В пристройку Пескаря вбежала Ленточка – его сестра, восьми вёсен от роду, в сарафане с радостным орнаментом из красивых птичек, изображенных квадратиками красных ниток. Она улыбалась во весь рот и, казалось, сама не знала, зачем пришла – наверное, просто посмотреть, чем Пескарь занят.

– Ну, чего тебе?! – сурово обратился юноша, но, глядя на обезоруживающую улыбку сестрички, невольно и сам улыбнулся.

– Да так! – громко выкрикнула Ленточка и утопала наружу, во двор.

У Тверда пока что было четверо детей: Пескарь, две девочки намного младше, Лента и Прыгунья, и ещё один сын, совсем младенец, не получивший даже детского имени – его пока звали просто Сопун. Двое других детей Миллы умерли, не дожив до полугода.

Пескарь вытащил из ножен и осмотрел бронзовый нож – запасное оружие с массивной рукояткой и коротким треугольным лезвием. Ножны удобно приторачивались к ремню с правого бока. Он тренировался сражаться не только ножом, но и мечом – но своего меча у юноши пока не было. Вообще мало кто из воинов Грома мог похвастаться этим дорогим оружием, большинство обходились ножами самых разных форм и размеров.

Потом Пескарь проверил свои доспехи, которые – хоть он ни разу ешё не был в настоящем бою, – считал самыми надежными в мире. Тяжёлый бронзовый шлем с большим гребнем, прекрасно подогнанный по форме его головы и закрывавший лицо целиком – оставались лишь две узкие щели: одна вдоль глаз, и одна поперек, через нос и губы. Прошло немало времени, прежде чем Пескарь научился быстро поворачивать голову, облачённую в шлем, так, чтобы не теряться и не мешкать, глядя сквозь узкую прорезь.