Если ангелы падут

– Флоренс, вы прекрасны. Послушайте, мне правда жаль, но если вы не знаете более конкретных деталей…

– Я слышала, как он признался Богу, что содеял это.

Ах вон оно что: религиозная фанатичка. Бинго!

Внезапно сбоку тенью наплыл Дагган.

– Пятнадцать минут. – Он бдительно постучал по циферблату своих часов.

Рид еще раз попросил Флоренс дать свое полное имя и номер телефона. Та заупрямилась.

– Ну нет так нет. Всего хорошего, Флоренс.

Старая сумасбродка.

Рид повесил трубку, закончил материал, перечел его и скинул Даггану по имейлу.

В санузле Рид склонился над раковиной и пустил струю холодной воды. Наколка на Уоллеса пришла ему таким же путем, только человек, который звонил, предложил нечто конкретное, что подлежало проверке: судимость Уоллеса в Виргинии. Это перепроверил Рид и подтвердил Сидовски: на Уоллесе действительно лежало подозрение. Разве не так? Та подсказка насчет Уоллеса должна была исходить от копа: голос был как у матерого осведомителя, хотя привязкой к имени и лицу Рид не располагал. А Флоренс – что с нее взять? Реально двинутая. «Я слышала, как он говорил Богу». Ну да. Только если Уоллес убил Доннер, почему дело все еще не закрыто? Или убийца звонил, чтобы специально подставить Уоллеса? Так считал Сидовски, но Рид этого принять не мог. Это бы означало, что настоящий убийца по-прежнему на свободе. И теперь похищение очередного ребенка в том же Бальбоа означало, что еще один ребенок может быть убит и что он, Рид, вероятно, косвенно поспособствовал смерти невинного человека.

Он плескал себе в лицо, пока не смыл из мыслей страх.

Проседь, инеем посеребрившая виски его каштановых волос, становилась гуще. Ему уже тридцать три. Тридцать три, а за душой ничего. Ничего, про что можно сказать: «Вот это серьезно».

Ничего, кроме работы, сомнения в себе и растущей увлеченности вискарем «Джек Дэниелс». Энн, уходя, открыла дверь темной правде, наглядно демонстрирующей, кто он есть на самом деле.

На обратном пути к своему столу Рид заметил Молли Уилсон, которая читала на доске объявлений разномастные заметки.

– Эй, Томстер, закончил свою писанину?

– А ты почему домой не идешь?

– А не хочу. Может, по пивку?

– Устал. День был длинный. Давай в другой раз?

Молли подошла ближе. Обдала терпковатым запахом своего парфюма.

– Томми, я слышала уже столько отговорок. Когда этот другой раз уже будет-то?

Белозубая улыбка просто безупречна, льдисто-голубые глаза манят невыразимым соблазном.

– Видишь это? – Идеально наманикюренный ноготь ткнул в одно из объявлений. – Может, хоть на это клюнешь? – едко усмехнулась Молли перед уходом.

Открывался прием заявлений в новое, южноамериканское бюро газеты в Сан-Пауло. На то, чтобы оценить свои шансы на успех, у Рида ушло не больше пяти секунд, после чего он вернулся к своему столу за курткой.

– Вопросы есть? – на выходе спросил он у Даггана.

– Материал норм. Как раз для первого выпуска.

– На завтрашнюю пресс-конференцию Беккера я иду?

– Разбежался. Завтра ты в ночь дежуришь здесь.

– Но я же дал по делу передовицу?

– Бенсон распорядился. Ты вне игры.

Майрон Бенсон, главред газеты, держал бразды правления над полусотней репортеров. Упоминание его имени давало любому указанию силу закона.

Дагган угрюмо воззрился. Спорить было бессмысленно. Прошлогодний провал, а также то, что Бенсон чуть Рида не уволил и держал его нынче на бессрочном подвесе, было общеизвестным фактом.

Рид понуро вздохнул.

– Ладно, понял.

Дагган протянул ему вскрытый белый конверт, адресованный газете. На нем эмблема Университета Сан-Франциско и адрес отправителя: некто К. Э. Мартин с кафедры психологии.

Сверху от руки накорябано имя Рида.

– Что это?

– Бенсон хочет, чтобы ты сделал репортаж об этой группе скорбящих, – Дагган кивком указал на конверт. – И чтобы увязал это с годовщиной убийства Доннер и похищением Беккера.

Рида кольнула досада. Опять.

– Хорошо, – пожал он плечами. – Надо так надо.

Крохи и объедки, вот что ему кидают.

Конверт Рид сунул в куртку и направился к парковке.

10

Том Рид шагал по старовской стоянке, а над гладью Залива эхом разносился далекий гудок буксира. Прохладный океанский бриз с автострады наверху нес запах дизтоплива и привонь автомобильных выхлопов. Зеленый «Форд Комета» 77-го года, купленный Ридом после ухода Энн, ждал хозяина, как старая верная дворняга.

Благоговейный трепет перед Сан-Франциско – огнями Койт-Тауэр,[18] финансовым кварталом, Пирамидой, холмами, мостами, Заливом – у Рида давно уже схлынул.

На красный свет он въехал в Морской парк – район особняков у подножия холмов, видами соперничающих с Рашн-Хилл и Пасифик-Хайтс. Квартал граничил с небольшим парком с вкраплениями каменных столов, на которых перманентно прописались шахматные доски. Старики-европейцы привезли сюда свои реликвии, чтобы играть товарищеские матчи и предаваться воспоминаниям. За особняками тянулись ряды кондоминиумов. Степенное, чуть сонное сообщество с мягко поблескивающими «Ягуарами», «БМВ» и «Мерседесами» вдоль улиц.

Аккуратно подстриженные кустарники и изгороди скрывали в себе постукивание теннисных мячей, плескание частных бассейнов и, с большой долей вероятности, приглушенные диалоги инвесторов.

Машину Рид поставил возле трехэтажного эдвардианского дома, где обитал еще с пятерыми жильцами. Хозяйкой дома была Лайла Онеску – румынская матрона цыганских кровей, квартира которой находилась в двух кварталах отсюда. После отъезда Энн с Заком одинокое житье в доме стало Рида тяготить. И вот приятель расхвалил ему «виллу» Лайлы Онеску – жемчужина посреди Морского парка, ухоженная, тихая. Сто баксов в неделю за комнату на втором этаже, с санузлом и кухней на троих жильцов. Теперь это был его дом.

Рид поднялся по скрипучей лестнице, где его приветствовала записка, приклеенная скотчем к его двери: «Где оплата? Л. Онеску». «Вот черт. Просрочил на две недели. Ничего, завтра выдам ей чек, как обещал». Так размышлял Рид, нащупывая в кармане ключ.

Его комната могла похвастаться тремя эркерными окнами с видом на Марину и Пасифик. Противовесом этой роскоши смотрелась общежитская односпальная кровать со смятыми простынями. У другой стены опять же атрибуты роскоши – зеркальный комод и декоративный камин. Напротив кровати стоял небольшой письменный стол, а посредине комнаты, на паркетном полу и в обрамлении выцветших, с прозеленью цветочных обоев, красовалось изодранное, но удобное кресло-кровать. Диплом Рида, две наградные статуэтки, передовица «Стар» и фотопортреты Энн и Зака в серебряных рамках стояли чуть бочком, прислоненные к каминной полке в надежде, что в любой момент по свистку будут собраны в дорогу. Рядом с комодом над полом возвышалась шаткая стопища газет. Она начала расти с того самого дня, как он переехал – через три недели после того, как Энн покинула их бунгало на Сансете. С ее уходом их дом стал мавзолеем их брака. Риду оставалось из него уйти или быть в нем погребенным. Свой дом они по обоюдному согласию сдали в аренду.

По коридору Рид сходил на кухню за льдом, а вернувшись, плеснул в стакан немного «Джека Дэниелса», стянул с себя одежду, небрежно кинув ее в бельевую кучу размером со свинью (тоже выросла в углу), и переоделся в спортивные трусы. Затем открыл эркерное окно и стал созерцать мерцающие огни «Золотых ворот».

Все, чего он хотел в этом мире, – это быть репортером. Мечта мальчишки из Страны большого неба.[19] Шесть дней в неделю отец приносил домой газету, «Грейт Фоллс Трибьюн», а малыш Том расстилал ее в гостиной на полу и читал матери новости.

В одиннадцать он уже шагнул на газетную стезю – в буквальном смысле, став разносчиком той самой «Трибьюн». Тащился по снегу, дрожал под дождем, изнывал под зноем с холщовым мешком, почти черным от типографской краски и перекинутым через плечо словно сбруя. Отец привязал к сумке ремень так, что она висела как продолжение самого Рида. При доставке газеты он ее заодно читал, мечтая, что когда-нибудь вот так, печатным шрифтом, увидит здесь и свои репортажи. У Тома было сорок клиентов, и каждый день, пока сумка пустела, он успевал прочесть содержание всей газеты.

18

64-метровая башня, мемориал волонтерам, погибшим при тушении пожаров; с нее открывается отличный вид на город.

19

Прозвище штата Монтана.