Страница 8 из 17
– Так ты дай нам, у тебя всё одно мало.
Он быстренько за дверь.
Казанцев мне давал деньги на сохранение:
– Шура, возьми, эти балбесы выклянчат, а мне туфли надо купить.
Или за гитарой придут. У него концертный инструмент, не дрова с мебельной фабрики за семь рублей. А берут не на концерт, а под пиво песни поорать. Залапают руками в селёдке. Володя потом вытирает гитару и чуть не плачет. Сказать «нет» не в его характере, как же – ребята попросили.
Вижу такое дело начал гонять гитаристов, у которых всё мастерство на трёх аккордах заканчивается.
– Не-не-не! – хватаю гитару. – Не дам, сам сажусь заниматься. И вообще, что вы за музыканты без своего инструмента?
Казанцев давай благодарить:
– Шура, ой, спасибо! У меня сердце болит давать в такие руки гитару.
После окончания института Казанцева профессор Дегтярёв оставлял на кафедре. Володя под его кураторством научной работой занимался, Дегтярёв ставку на него делал. Володя выбрал Пермь, ему хорошее предложение оттуда поступило, и не прогадал в плане карьеры, быстро продвинулся до капитана-наставника земснарядов. Эту должность получали обычно, кто десять и более лет на земснаряде отработает, а тут совсем молодой получил. Я после армии в Молдавии работал, к нему в Пермь в гости поздно осенью приехал. В лёгоньком плащике, в Молдавии тело, а в Перми мороз под двадцать.
– Володя, – говорю, – одевай, пропадаю.
Он свой китель отдал. Я-то не знал, что на кителе серьёзные нашивки, пошёл в нём в кафе, а оно относилось к ОРСу речников. Не успел за столик сесть, ко мне директор заведения летит. Как же высокий чин пришёл, а вдруг с проверкой. Я быстро в роль Хлестакова вошёл… Хорошо откушал и выпил…
Бог призвал
Батюшка не пропустил ни одной встречи однокашников по случаю круглых дат со дня окончания института. Ездил на каждый юбилей. Праздник возвращения в юность ждал с нетерпением. Дружная группа едва не полным составом съезжалась. Заранее списывались, созванивались, договаривались. В тот раз батюшка пришёл в институт в облачении. Мало кто из сокурсников знал, что однокашник недавно рукоположен в священники. Да и то, одно дело знать, другое воочию лицезреть. Удивил батюшка Виталий друзей, несказанно удивил. Любимец группы Шура – балагур, шутник, вечно настроенный на позитив, и вдруг он иерей. Кое-то откровенно смутился. И Шура перед ними, и не Шура. Как обычно с широкой улыбкой, огоньком в глазах, громкоголосый, но на груди крест серебром отливает, чёрный подрясник до пола. Шурой такого не назовёшь, да и Виталей язык не повернётся.
– Слушай, – спросил Казанцев на правах друга, – ты и в ресторан так пойдёшь?
– Нет, переоденусь?
– Разве в гражданской одежде можно?
– Почему нельзя.
– Переоденься, не знаю как кому, мне вино при священнике не с руки употреблять…
В ресторане скажет батюшке:
– Ты молодец, Виталя, Бог призвал – ты всё отринул и пошёл. Я бы не смог…
Подобного не было никогда в нашей церкви, никогда больше не будет. В девяностые и нулевые годы Господь Бог мобилизовал армию священников из мирян – призвал к себе на службу сотни и сотни взрослых мужчин. Инженеров и учителей, музыкантов и врачей, водителей и каменщиков, офицеров и профессоров, партийных работников и милиционеров. В этом была жизненная необходимость и Промысел Божий. Иереи прибыли не откуда-то, они были воспитаны той же системой, той же средой, что и паства. Не молодые, только что оперившиеся юнцы, а сформировавшиеся мужи, за плечами которых опыт мирской жизни.
У меня был хороший товарищ – Александр. Эрудит, интеллигент, историк по образованию, изучал философию, писал стихи. После окончания университета работал учителем, затем чиновником, наконец – журналистом… Он повлиял на моё воцерковление, наши столы в редакции стояли рядом, мы много о чём переговорили с ним. В возрасте сорока лет Александр окончил Омское епархиальное духовное училище. Это был один из первых выпусков. Ему, гуманитарию до мозга костей, учёба давалась легко. Учился с интересом, погружаясь в новый для себя мир.
– Александр, пора бороду отпускать, – говорил владыка Феодосий перед окончанием учёбы, – батюшка из тебя импозантный выйдет.
Бог призвал его к Себе: пойдём, поможешь Мне, послужишь во спасение ближних, но Александр не отозвался. За время учёбы в духовном училище романтики в нём поубавилось, понял, какое бремя берут батюшки на свои плечи, и отошёл в сторону. Как те ученики, которые ходили за Христом до той поры, пока Он не сказал: «Кто хочет идти за мною, отвергни себя, и возьми крест свой и иди за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережёт её». Александр придумал себе отговорку: «Ну, какая, спрашивается, из моей жены матушка? А иерей без матушки – ничто». Знал я его жену – совершенно невоцерковлённый человек, но, думаю, была бы не хуже других матушек. Они тоже в подавляющем большинстве были воспитаны атеистическим миром. Откуда другим взяться? Мужья служили в церквях и параллельно возрастали духовно, и матушки с Божьей помощью.
Александр не смог «отвергнуть себя», в корне поменять жизнь. Любил комфорт, сибаритство… Рос у матери один – пыль с сына сдувала, всё для Сашеньки. Супруга, может, и не сдувала денно и нощно, но снизу вверх на интеллектуала супруга смотрела. Не знал он, что такое ходить по магазинам, заниматься бытом. Воспринимал своё положение в семье как данность и вдруг всё изменить. А если владыка пошлёт в село на приход? Где и церкви нет, строить надо, и туалет во дворе, а вода в колодце…
Когда настигнет его смертельная болезнь, коротко произнесёт: «Зря, наверное, не пошёл в священники…» В голосе прозвучит и вопрос, и утверждение – «зря»…
Батюшка Виталий не испугался расстаться с холостяцкой жизнью, не испугался взвалить на себя крест иерея. В сорок лет круто поменял жизнь…
***
А тогда на встрече с однокашниками в Новосибирске крестил Казанцева.
– Мысли не было, – рассказывал, – что Володя некрещёный. В институте много раз вместе заходили в церковь. Благо, церковь рядом с институтом. Идём мимо, время есть – зайдём. Иконы любил разглядывать. Известных святых знал и меня учил, кто есть кто. Скажет, вот Серафим Саровский, вот Сергий Радонежский, это Никола Угодник. И вдруг – некрещёный. Как обычно в первый день всем курсом пошли в ресторан, а на второй нашей группой поехали на дачу к сокурснику. И зашёл разговор о крещении, человек пятнадцать было, трое некрещённых, Казанцев среди них.
– Как так? – спрашиваю Володю. – В церковь ходил, «Отче наш» знал…
– А вот так, – улыбнулся, – всё собирался… Помнится, говорил тебе однажды, что не крещён, наверное, позабыл…
– Не мог такого забыть…
Батюшка я тогда был ревностный, куда бы ни ехал, облачение брал, требник, миро… Мало ли, в дороге всё может случиться, кому-то священник понадобится. На той встрече покрестил наших, в том числе Казанцева.
Так получилось, и отпевал его. Четыре года назад похоронили Володю. Будь другим по натуре, жил бы ещё, а он склада Эрнеста Хемингуэя. Любил его книги и в бокс пошёл, следуя примеру Хемингуэя и его героев. Меры не знал – горел по жизни. Будучи в возрасте не давал себе никакой поблажки, ходил в спортзал, в спаррингах дрался с молодыми так, что с ним боялись связываться, взрывался и молотил всех. Пятьдесят пять, шестьдесят лет – старик для бокса, а по выплеску энергии – юноша. Приезжаем на встречу в Новосибирск. Ему под шестьдесят. Покупает катамаран, ещё что-то и тяжеленные сумки тащит. Я на вокзале попробовал – неподъёмные. На катамаране выходил в Бухтарминское море. Врачи строго-настрого наказали соблюдать послеоперационный режим, в противном случае обещали самые печальные последствия. Он чуть почувствовал себя здоровым, сразу начал активную жизнь: спортзал, походы в горы. Сына берёт, и вдвоём на катамаране идут на острова. А Бухтарма – это море. И красоты морские, и шторма нешуточные. Меня всё агитировал сходить с ним. Если Миша Ложкин, сокурсник, по сей день в хоккей с мужиками играет, но это в охотку, без надрыва. Как у русского мужика – по настроению в хоккей поиграл, в баньке попарился, парю рюмок на грудь принял. У Казанцева всегда всё по максимуму.