Искра надежды

Как-то вечером Хью позвонили и вызвали туда, где буйствовал один «герой». Бекс приехала побыть с Рен, которая все никак не засыпала. Когда Хью в половине четвертого утра вернулся домой, он застал плачущую дочь: «Я подумала, что ты тоже ушел».

И Хью заключил ее в объятия.

– Я никогда тебя не брошу, – пообещал он. – Никогда.

Кто мог предположить тогда, что все сложится совершенно иначе?

На Хью упала чья-то тень – он поднял голову: командир отряда специального реагирования и начальник полиции стояли плечом к плечу.

– Ты должен был доложить мне о дочери, – сказал начальник полиции, Монро.

Хью кивнул.

– Так точно.

– Ты же понимаешь, я должен отстранить тебя от дела, сынок.

Хью ощутил, как по телу разлился жар, и потер рукой затылок. Зазвонил его мобильный – тот самый, по которому он общался с Джорджем Годдардом. Телефон лежал на карточном столе, который он использовал в качестве письменного.

– Это он, – взглянул Хью на входящий номер.

Квандт бросил взгляд на начальника полиции и выругался себе под нос: Монро взял телефон и протянул его Хью.

В 2006 году в штате Миссисипи шестнадцатилетнюю Ренни Гиббс обвинили в умышленном убийстве, когда она на сроке тридцати шести недель родила мертвого ребенка. Несмотря на то, что шея ребенка была обвита пуповиной, прокурор заверил, что малыш родился мертвым из-за того, что Гиббс употребляла кокаин, поскольку в крови ребенка были обнаружены следы запрещенных веществ.

Прокурором был Уилли Корк – тот самый выпендрежник, обвинявший Бет в убийстве.

– Это правда? – Бет оторвала взгляд от статьи, которую читала через плечо своего государственного защитника. – Этот прокурор занимался подобным и раньше?

– Не читай этого, – посоветовала Менди, закрывая свой ноутбук.

– Почему?

– Потому что искать прецеденты, имея похожие проблемы с законом, – это как обратиться к врачу онлайн со своей банальной простудой. Ты только убедишься, что у тебя рак, как ты и подозревала. – Она вздохнула. – Уилли стремится занять кресло мэра на следующих выборах. Поэтому хочет предстать борцом за верховенство закона – даже если преступление совершено против еще не рожденного человека.

Бет сглотнула.

– И ее упекли в тюрьму? Ренни Гиббс, я имею в виду?

– Нет. Она предстала перед судом присяжных. Поскольку все доказательства прокурора были сомнительными, в 2014-м дело закрыли.

– И это означает, что мое тоже могут закрыть, верно?

Менди пристально посмотрела на нее.

– Это означает, что Уилли Корку нужен реванш. Больше ничего это не означает.

Бет была ошарашена и напугана. В голове роились сотни вопросов, ответы на которые она, скорее всего, не захочет услышать. Почувствовав горечь подступающих слез, она повернулась на бок и закрыла глаза, надеясь, что Менди ничего не заметит.

Наверное, она заснула, потому что, когда услышала голос Уилли Корка, вначале подумала, что ей просто снится кошмар.

– Чем, черт побери, вы здесь занимаетесь? – заорал он, и Бет из-под опущенных ресниц увидела, что дверь открыта, а он распекает полицейского, которого Менди убедила подежурить по ту сторону двери, чтобы они могли уединиться. – Вы оставили их в палате одних? Убирайтесь! Вы уволены, – грозил прокурор, – а я дождусь здесь, пока пришлют вам замену.

Она услышала, как он говорит по телефону с полицейским участком. Менди встала в дверном проеме, ожидая, когда он закончит разговор. Разве не удивительно, что государственный защитник просидела тут все время, пока она спала, а не оставила Бет в палате с неизвестным мужчиной-полицейским?

– Что вы здесь забыли? – зашипела Менди на Уилли Корка.

– Я могу задать вам тот же вопрос, поскольку догадываюсь, что полицейский не сам вышел за дверь. – Он прошел мимо кровати Бет и взял серебристую ручку, лежавшую на радиаторе. Раньше Бет ее не замечала. – Ответ на ваш вопрос, – продемонстрировал он находку, – я забыл здесь ручку. «Монблан». Мне подарил ее отец в день окончания юридического факультета.

– Говорите тише, она спит. – Менди закатила глаза. – Случайно оставили? Да бросьте. Вы намеренно оставили ее, чтобы иметь возможность вернуться и допросить мою клиентку в отсутствие ее адвоката.

– Перестаньте, Менди. Вы рассуждаете как сторонница теории заговора.

– И это говорит скользкий сукин сын, который собирается забраться в кресло областного прокурора, растоптав невиновную испуганную девушку! – не выдержала Менди.

Если Бет раньше и собиралась признаться, что она не спит, то теперь резко передумала. Она сосредоточилась на том, чтобы ровно дышать и не звякнуть наручниками о край кровати.

– Снимите обвинения, – негромко произнесла Менди. – Я делаю вам одолжение, Уилли. Не ломайте девушке жизнь только потому, что хотите прыгнуть выше головы. Вы окажетесь в неудобном положении, как уже бывало до этого.

«Ренни Гиббс», – подумала Бет.

– Вы пытаетесь поднять статус эмбриона до статуса человека, – продолжала Менди. – Здесь, в Миссисипи, нет такого закона.

– Да, – согласился прокурор.

Бет слишком нервничала, чтобы смотреть на него во время предъявления обвинения, но теперь пыталась разглядеть сквозь прикрытые ресницы. Уилли Корк был не намного старше ее государственного защитника, только черные волосы на висках были подернуты сединой. Быть может, он их красит, чтобы выглядеть солидно?

– Миссисипи знает долгую историю насилия против людей, которые молчали, – ответил он.

– Уилли, – рассмеялась Менди, – вы же не настолько глупы, чтобы пытаться разыграть расовую карту с темнокожей женщиной.

– Нерожденные дети уже вносятся в официальные документы. Знаете, мой дедушка обеспечил меня трастовым фондом, еще когда мой отец и не помышлял обо мне.

– Вам прекрасно известно, что между законными правами нерожденных детей и конституционными правами живого человека – огромная пропасть, – горячо зашептала Менди. – Конституция может защищать свободы и личные интересы, но Верховный Суд четко определил, что эти права обретаются с рождением, а до рождения эмбрион не является человеком. Штаты могут наделять эмбрион теми или иными правами, но от этого он не становится человеком.

У Бет кружилась голова. Произносилось столько слов, а большинство из них она просто не понимала. Одного она совсем не поняла: почему, если речь идет об эмбрионе, она оказалась в наручниках? Бет пыталась унять истерический смех: после всего, что она пережила, чтобы снять с себя ответственность за ребенка, оказалось, что она все еще за него в ответе.

– Я просто пытаюсь воплотить в жизнь законную, освященную временем традицию позволить тем, кто не может говорить сам, иметь голос в суде. Вы каждый день с этим сталкиваетесь, когда назначенный судом опекун выступает от имени детей или людей с ограниченными возможностями. В этой стране закон защищает тех, кто не в силах защитить себя сам. Как, например, младенец вашей подзащитной.

– Эмбрион моей подзащитной, – уточнила Менди. – Эмбрион. Который она вынашивала.

– А если тот, кто вынашивает, каким-либо образом причиняет вред? Если бы на нее кто-то напал, когда она была беременна, и в результате она бы потеряла ребенка, разве вам не хотелось бы привлечь нападавшего к ответу? Вам самой отлично известно: в этом случае вы с таким же усердием, как и я, жаждали бы справедливости. Мы же не станем оправдывать преступницу только потому, что, мол, так уж случилось, именно в ее чреве развивался ребенок.

– А как насчет прав матери? – поинтересовалась Менди.

– Дорогуша, так не пойдет! – ухмыльнулся Уилли Корк. – Нельзя называть ее матерью, если вы не желаете называть то, что развивается внутри нее, ребенком.

Оба даже шептать перестали, стоя спиной к Бет. Казалось, они совершенно забыли о ней – источнике их спора.

Это было уже не в первый раз. Она оказалась здесь потому, что каждый считал своим правом принимать решения за нее. Бет чертовски устала быть сторонним наблюдателем за своей собственной жизнью.