Род

Путь был неблизкий, к заветному озеру пришли уже в сумерках. Луна серебрила воды озера, простиравшегося далеко влево и вправо и, казалось, уходившего в беспредельность, отсекавшего все пути назад и саму надежду на возвращение. На другом берегу во всю длину озера высилась темная, без единого просвета стена – лес.

Подростки сбились в кучку на берегу, мужчины встали полукругом, на некотором отдалении, их лица, смягченные лунным светом, уже не казались суровыми, в них проступала жалость и скорбь. От этого становилось только страшнее. А еще тишина – с момента прибытия на озеро никто не сказал ни слова. Тем яснее был слышен плеск весел, это Влк подгонял к берегу утлую лодчонку, такую маленькую, что в ней и вдвоем не разместиться. Волхв вышел на берег и раздал подросткам по куску лепешки, твердой как камень и затхлой как, как… Нет, в этом мире не было определения для этого запаха и вкуса.

Влк вытянул из своей необъятной хламиды длинный кусок веревки, выхватил из толпы прижавшихся друг другу подростков Братца, быстро связал безвольные руки и ноги. Братец бросил последний испуганный взгляд на Волчонка, тот ответил ему взглядом: «Крепись, брат!» Влк, не церемонясь, бросил спеленатое тело на дно челна, взгромоздился сверху и направился прямиком через озеро. Скоро силуэт лодки слился с далеким лесом, и лишь тихий плеск весел указывал на то, что жизнь еще теплится в преддверии царства мертвых.

Казалось, что этот плеск не прерывался ни на мгновение, а волхв уже пригреб назад, один, за следующей жертвой. С каждым новым подростком, увозимым в неведомое, мужчины делали один шаг назад, еще более отдаляя себя, живых, от обреченных, уже не принадлежавших этому миру. Когда Волчонок остался один, последним, на берегу, мужчины отдалились настолько, что превратились еще в одну темную, без единого просвета стену, в которой только острые в темноте глаза подростка могли различить отдельные лица, преисполненные печали, земной печали.

Волчонок бестрепетно протянул сложенные вместе руки подошедшему волхву, не издал ни звука, когда его ребра в падении нашли ребро лодки, разве что прикрыл глаза, когда хламида усевшегося сверху волхва погасила небесный свет. Он не испугался, он просто ощутил легкое беспокойство, которое охватывает любого человека, которому вдруг отказывается служить прежде надежный член или орган чувства. Уж лучше закрыть глаза и убедить себя, что так тебе лучше думается, чем пялиться в непривычную, абсолютную темноту.

Ребра принесли весть о том, что лодка уткнулась в берег. Спала давившая сверху тяжесть, сильная рука подняла его, встряхнула, как щенка, развязала путы, поставила на ноги. Волчонок открыл глаза, радуясь любимому, родному, лунному свету.

– Иди, куда глаза глядят, – донеслось напутствие Влка.

Глаза глядели на лес. Волчонок быстро оглянулся. От волхва и его лодки осталась лишь темная дорожка на серебристой воде. Он вновь оборотился к лесу. Сколько раз он рассматривал его с той, другой стороны озера! Но ни разу не нарушил запрета, не приблизился к заповедному месту. Не он один! Казалось, что здесь никогда не ступала нога человека, ни одна тропка не пробивалась сквозь непроглядную чащобу и не стекала к воде.

Волчонок тихо свистнул. Быть может, у кого-нибудь из его братьев хватило ума не отправляться одному в лес. Нет, не хватило смелости, поправил он себя. Невзирая на такой разброс побудительных мотивов, оставшихся не оказалось. Волчонок кивнул головой, то ли удовлетворенно, то ли разочарованно, и нырнул в прибрежные кусты. Вскоре он убедился, что никакое острое зрение, никакая ловкость, никакая привычка не предохраняют его от болезненных ударов, падений, ушибов. «Вот уж воистину волшебный лес!» – подумал Волчонок, перепрыгивая через корни, пытавшиеся набросить петли на его ноги, отбиваясь от веток, хватавших его за руки и бивших по голове, уклоняясь от шипов, целящих ему прямо в лицо. «Иди, куда глаза глядят! – передразнил он волхва. – Никуда они тут не глядят! Они во все стороны разбегаются! Лягу-ка я спать. Утро вечера мудренее». Он забрался под елку, свернулся калачиком и сразу же заснул, очень даже сладко.

С утра лес показался совсем другим, более светлым, не таким густым, главное, почти дружелюбным. Согласно завету Волчонок отправился, куда глаза глядят, то есть принялся бесцельно кружить по лесу. От этого лес казался беспредельным, и все доводы Волчонка, что он своими глазами видел с той стороны озера обрамляющую лес горную гряду, разбивались о собственную же веру подростка в то, что лес волшебный и поэтому границ иметь не может. Ему и в голову не пришло, скажем, залезть на высокое дерево и оглядеться, а если бы и пришло, то он бы сам одернул себя: негоже волкам по деревьям лазить!

То там, то тут Волчонку попадались узкие просеки, пробитые в чаще телами его братьев, иногда острые сучки бурели запекшейся кровью. Волчонок и не думал идти по их следам, тем более что совсем свежих не попадалось. Еще немного удивляло отсутствие какого-либо шума, от таких мощных прорывов и треск должен был стоять немалый. Лишь потом он сообразил, что все остальные не додумались до его мудрого решения поспать или просто испугались и всю ночь блуждали по лесу, пока поутру не рухнули обессиленные на землю.

Стоило Волчонку задуматься и перестать глазеть по сторонам, как ноги сами вынесли его на небольшую полянку, посреди которой угадывался след от старого кострища. Рядом сидела старая женщина с длинными нечесаными космами седых волос и двумя большими, туго набитыми кожаными мешками на груди, возможно, это и были груди, но гигантские, поболее, чем у русалки. На появление подростка она никак не отреагировала, как будто была слепой и глухой.

Перед отправкой в лес подросткам никто не объяснил, даже обиняком, что их ожидает, соответственно, и наставлений, как поступать в той или иной ситуации, они получили немного. Если отбросить прощальное напутствие, четкое и однозначное – иди, куда глаза глядят – их было всего четыре. Первое – общее: ничему не удивляйся. Второе – оптимистическое: если останешься жив… В этом маловероятном случае надлежало всю оставшуюся жизнь хранить молчание обо всем, увиденном Там, нарушение молчания грозило такой мучительной смертью, что даже лежащие на смертном одре предпочитали не рисковать. Третье и четвертое были вполне конкретны, но их время еще не пришло.

Сейчас было время ничему не удивляться. Поэтому Волчонок и не удивился тому, что сидящая женщина удивительно напоминала Влка. Кого другого мог провести старушечий наряд, седые космы и гигантские груди, но не Волчонка, которому достаточно было посмотреть, как старуха помахивает прутиком. Вот только запах смущал. Запах был не Влка. Люди вообще так не пахнут, так пахнет… старая кость, пролежавшая несколько лет в земле в сосновом бору, определил Волчонок.

Он стал осторожно по краю полянки огибать старуху, надеясь лучше разглядеть ее лицо. Но стоило ему очутиться с наветренной стороны, как старуха встрепенулась.

– Фу-фу-фу! Никак человечьим духом потянуло! Ну и вонь! – закричала она, вскакивая.

Голос был не Влка. Но Волчонок знал, что голосов у волхва больше, чем живущих в их лесах зверей и птиц, тут ни в жизнь не угадаешь. Да и не до гаданий ему было. Старуха выхватила откуда-то два длинных кинжала, вжикнула ими несколько раз друг о друга, востря и без того угрожающе поблескивающую сталь, пуще прежнего выкатила незрячие бельма и бросилась к подростку, вращая кинжалами так быстро, что в воздухе повисли две светящиеся воронки.

– Ничего, что вонюч, на мелкие кусочки порублю, в семи водах отварю, семью травами приправлю – славный ужин выйдет! – кричала старуха, приплясывая вокруг подростка.

Ветер от свистящих вокруг головы кинжалов овевал щеки Волчонка и вздымал его длинные волосы, которые опадали, подсеченные, на землю. Волчонок стоял ни жив ни мертв, боясь пошевелиться, волосы – ладно, волосы отрастут, а вот уши или, того хуже, нос… Потому, наверно, он не сразу вспомнил заветные слова.

– Зачем ругаешься, старая?! – в свою очередь крикнул он, стараясь подавить дрожь в голосе. – Зачем грозишься не спросясь?! Ты прежде напои-накорми, в баню своди, потом расспроси, а ну как я за делом пришел.