Род

Генрих Эрлих

Род

Долгий пролог

Волчица выползла из пещеры и невольно зажмурила глаза, ослепленная ярким светом солнца. Она немного помотала головой, как бы пытаясь отогнать ненавистное светило, потом вытянулась в струнку, до дрожи в напряженных задних лапах, подобралась и встряхнулась, разминая застывшие от долгого лежания мышцы.

– Уж и не замечает! – раздался сбоку добродушный голос мужа. – А я когда еще прибежал.

– Не прибежал, а пришел, и не когда, а только что, а уж топал, право, как двуногий, разбудил до времени, – проворчала волчица.

– Так полосатик тяжелый попался, насилу доволок, – извиняющимся тоном пояснил волк.

Волчица отошла в сторонку, пометалась немного в поисках незапятнанного места, едва нашла маленький лоскуток, присела. В который раз подивилась, что из нее что-то вылилось, волчата, казалось, высосали ее всю без остатка. После этого, наконец, соизволила подойти к мужу, который дожидался ее, лежа с гордо поднятой головой возле крупного нетронутого барсука.

– Нежирный, – проворчала волчица.

– Так ведь весна! – воскликнул волк. – Есть давай, очень хочется!

– Мешок с костями! – раздался голос волчицы из вмиг располосованного брюха барсука.

«Косточки, косточки, какие сладенькие косточки! Вот что мне нужно!» – думала волчица, блаженно догрызая последнюю кость. Ее-то собственные истончились, выпирали прутиками сквозь редкую, вылезающими клочьями шерсть. Прикончив лакомство, она оглянулась вокруг – не осталось ли чего, вздохнула с сожалением – ничего, потом благодарно лизнула в нос мужа, давно отвалившегося и уже сонного, и отправилась к ручью. Напившись, побежала на прогулку, намереваясь сделать три положенных круга, малый, средний и большой, около их логова.

Малый круг был по косогору, что начинался от уступа, в котором была их пещера, и полого спускался к крутому, но невысокому обрыву над следующей террасой, такой же пологой и безлесной. По ней пролегал второй круг. Волчица спустилась в три прыжка, привычно и уверенно попадая на каменистые выступы, а внизу на пружинящий мягкий дерн, с молодым задором промчалась по нежной траве и по узкой расселине, проточенной когда-то ручьем, принялась взбираться наверх.

Вот и большой камень, перегородивший русло ручья и направивший его чуть в сторону, где ему приходилось бесстрашно бросаться вниз с кручи, в неизбывной надежде разбить неуступчивый камень и проложить себе гладкий скат. Когда летом надежда вместе с водой немного иссякала, ручей поддерживал ее видом своего предыдущего творения, так неудачно перегороженного упавшим камнем, – всего-то пятьсот весен трудов! Или результатом другой своей шутки – огромной, завалившейся набок елью. Тут и ста весен не потребовалось. Уж как он пестовал невесть каким ветром занесенное сюда семя, как поил своими водами, как наносил землю, чтобы было куда расти вширь корням, как радовался пышной стати своей любимицы, быстро обогнавшей в росте сидевшие на сухом пайке сосны. Только потом из озорства подточил корни и, призвав в помощники ветер, завалил набок. То-то треску было! Он нарочно потом чуть отодвинулся в сторону, чтобы вывороченные корни не загораживали вид на поверженную великаншу.

Волчица постояла, дослушала до конца привычный, из разу в раз повторявшийся рассказ, в который же раз подошла к ели и осмотрела нишу под ее корнями. Нет, правильно она сделала, что отвергла это логово! Стены ее пещеры много надежнее этого кустарника, только-только одевающегося листьями, да и ручей слишком близко, от его нескончаемой болтовни с ума сойдешь. Еще раз похвалив себя, волчица побежала дальше.

Вот и средний круг завершен – она стояла на каменистой площадке точно над их пещерой. Не задерживаясь, она пошла на большой круг – и так потеряла много времени у ручья. Опять вниз, на этот раз по тропке, что вилась между валунов. По ней иногда ходили двуногие, но это волчицу не смущало, да и то сказать, другого удобного пути нет, а двуногие по извечной лени своей всегда находят тропки самые гладкие и короткие. Но за последние два дня по ней никто не проходил, как и по дороге, огибающей их гору. Волчица принюхалась. За всю последнюю луну не прибавилось ни одного чуждого запаха, после той небольшой стаи двуногих на лошадях, что промчалась здесь сломя голову, но это когда было, еще до рождения волчат.

Двуногих волчица не боялась, особенно тех, что жили на ее территории, а это почти день пути во все стороны в глубь гор. Двуногие ее уважали и даже оставляли ей часть добычи после удачной охоты. Не очень-то ей было это нужно, но все же приятно. В свою очередь и она старалась не причинять двуногим никаких неудовольствий, никогда не покушалась на их скот, такой жирный и такой беззащитный, и не пугала их глупых и беспомощных детенышей, которые при одном ее виде начинали истошно визжать, а потом бросались наутек, полагая, вероятно, что могут от нее убежать.

Взрослым же она нарочно показывалась, но не часто, только в ту ночь, когда на небо выкатывалась круглая распухшая луна. В такие ночи двуногие собирались на поляне возле их селения, на которой был установлен высокий обрубок дерева, весь изрезанный и раскрашенный, и что-то кричали, вздымая руки к луне, и выли, пытаясь подражать ей, волчице, и подпрыгивали, встав в круг. Волчица поднималась на вершину скалы, возвышавшейся над селением, и заводила свою песню, обращаясь к луне. Это вызывало неизменный восторг двуногих, они принимались громко кричать, хорошо хоть без визгливых звуков, свойственных их детенышам, а потом присоединялись к ее песне.

Вообще-то, в этот момент двуногие ей только мешали, она бы предпочла излить свою тоску где-нибудь в другом месте, но уж больно вкусен был ягненок, которого она неизменно находила на рассвете привязанным к тому обрубку дерева. Только тогда она и могла полакомиться нежным мясом, ведь ягнята, к сожалению, в лесу не водились.

Были, конечно, и другие двуногие, хотя бы те, что жили за пределами ее территории. Они ее тоже не обижали, но и не уважали, дань не оставляли, а если и оставляли, то не ей. И еще у них были собаки, те ее ненавидели, хотя она их всего лишь презирала. Недостойные родственники, презревшие свободу и пошедшие в услужение за кусок мяса! Да и какие они родственники, только что обличьем немного похожи, а душа совсем другая. Волчица скорее была готова признать родственниками двуногих, обитавших на ее территории. Вот и собак они не держали. Да и зачем? С пришлыми алчными чужаками она сама вполне справлялась, ее же стая свято блюла давний обычай добрососедства, впитанный с молоком матерей и крепко вбитый ударами отцов, так же они передавали его и своим детям.

О детях она вспомнила как раз вовремя, потому что последний, большой круг подходил к концу. С нижней дороги она поднялась все по тому же высохшему руслу ручья – с этой стороны другого пути не было – и теперь карабкалась на вершину скалы. Под ней было селение двуногих, окинуть его хозяйским взором – все ли в порядке у неразумных? – и можно спускаться к логову.

Вдруг откуда-то сбоку в глаз ударил яркий блик. Волчица удивленно обернулась. Отсюда, сверху, расстилавшаяся перед ее глазами долина казалась почти ровной и простиралась до самого горизонта. Волчица слышала рассказы, что это вовсе не долина, на много дней пути в ту сторону не было гор, земля там не дыбилась защитной стеной, а плавно уходила в воду, в безбрежную и неприветливую реку, которая никуда не текла, а лишь безостановочно обрушивалась волнами на землю, в этой реке не было крупной и мягкой рыбы, как в их горных речках, а только мелкая, жесткая и невкусная, и саму воду нельзя было пить. Так ли это, волчица не знала, это была не ее территория.

Еще сверху были видны селения двуногих, черные пятна среди весенней зелени. Было их довольно много, больше, чем на ее территории. Все они были связаны сетью дорог и тропок, прихотливо извивавшихся, подобно ручью или следу зайца. Лишь одна дорога, тянувшаяся через всю долину, была прямой и широкой, как будто тут промчался рассвирепевший огромный кабан.