Древо жизни

«Где же бригада? – с некоторым раздражением подумал Северин. – Чего копаются?» Он с досадой вспомнил, что по звонку дежурного сорвался из дома, не выпив вторую положенную чашку кофе, без двух чашек крепчайшего кофе он был по утрам никакой.

Северин посмотрел на пол, который показался ему что-то слишком чистым, похоже, что его специально вымыли, «что указывает на тщательно спланированное, предумышленное убийство», записал он в будущий отчет. Коли так, то без вреда можно пройтись по комнате, сделать предварительный обыск. Он подошел к столу с компьютером, там в беспорядке, скрытые ранее от него спинкой стула, лежали коробки от компакт-дисков, Чайковский, опять Чайковский, Римский-Корсаков, Даргомыжский, Бородин, Рахманинов. Очень интересно! Северин сделал шаг в сторону, к тумбочке. На кожаном, благородно потертом переплете книги сияло золотое тиснение – восьмиконечный православный крест. Кончиком мизинца он подцепил обложку. «Святое евангелие», хорошенькое сочетание с компьютером! На полке лежал ровный слой пыли, значит, других книг в заводе не было.

Северин присел на корточки и открыл дверцы тумбочки, верхнюю и нижнюю. Нижнее отделение было пусто, в верхнее же было беспорядочно натолкано нижнее белье и носки, все, впрочем, почти новое и высокого качества, отметил Северин. Заглянул он и под кровать, ни чемодана, ни сумки, только в глубине, почти у самой стены что-то белело. Не поленился, достал, ухватившись рукой за спинку кровати. Развернул скомканный лист белой бумаги, весь исписанный и разрисованный с одной стороны. Чего там только не было, но … на дворе раздались громкие голоса – приехали, наконец-то, голубчики! Северин слегка разгладил лист, сложил его в четыре раза, засунул во внутренний карман пиджака и поспешил наружу. По дороге глянул на вешалку, скрытую дверью, – ничего. Тоже интересно!

Он вышел в прихожую, совмещенную с кухней. Бригада являла собой союз поколений: заслуженный пенсионер, судмедэксперт Аркадий Иосифович, фотограф Михаил, под пятьдесят, эксперт-криминалист Санёк, из недавних практикантов, и младший оперуполномоченный Максим, тоже из молодых. Объединяло их одно – смурное выражение лиц. Молча пожав всем руки, Северин с неопределенной интонацией сказал:

– Прокуратуры, конечно, нет. Задерживается. Ну и черт с ней. Приступайте, – он ткнул пальцем в сторону комнаты.

– Ты, что ли, натоптал? – недовольно спросил Аркадий Иосифович, останавливаясь на пороге.

Северин нисколько не обиделся ни на тон, ни на постановку вопроса. А тыканье вообще воспринял как награду, старый судмедэксперт обращался на вы только к людям, которые были ему лично несимпатичны, таких было подавляющее большинство.

– Я! – Северин склонил голову, как нашкодивший школьник. – Каюсь, натоптал, но ничего не затоптал. Пол-то вымыли, – пояснил он, – кстати, ты, Максим, пошуруй, найди, чем мыли, ведро, швабру. Может быть, коврики обнаружатся, а то странно: в прихожей лежит половик, а в комнате ничего нет, как-то не по-людски.

– Евгений Николаевич, а вы чего-нибудь касались в комнате? – вылез вперед Санек.

– Естественно, не касался, – обрезал Северин, – хотя нет, постой, спинки кровати коснулся, а еще… – он стал вспоминать, не облокачивался ли он на спинку стула, когда рассматривал стол с компьютером. Уверенности не было. Он огляделся вокруг и увидел оцинкованный рукомойник, блестевший чистотой, как и раковина под ним. Северин приложил обе ладони к поверхности рукомойника. – Вот тебе образчики, попрактикуйся, – сказал он эксперту-криминалисту, – и вообще, работайте, работайте! А я пойду, поброжу по окрестностям.

– Мать честная! – раздался голос фотографа, вступившего в комнату.

Северин отвернул кран на рукомойнике, вымыл руки, вытер их носовым платком, автоматически осматривая все вокруг. Крючок для полотенца справа от рукомойника был пуст, на полочке над ним стоял стакан с новой фирменной зубной щеткой и недавно начатым тюбиком Лакалюта, бритвы не было, она покойнику была ни к чему, рядом лежали два аккуратно свернутых полотенца, новых, не застиранных. Северин взял одно, развернул. Довольно большой прямоугольник плотного белого льняного полотна, расшитого красными петухами, как будто только что вышел из рук народной мастерицы. «Таким и утираться-то жалко», – подумал Северин, но все же повесил полотенце на крючок.

Перед домом монументом высился участковый, Николай Трофимович Федорчук, и всем своим видом выражал обиду на то, что его не пригласили внутрь. Этот участковый сразу не понравился Северину, толст был, как гаишник, ну те-то, понятно, почти не двигаются, а участковый в представлении Северина должен быть непременно поджар от беспрестанного обхода вверенного ему участка.

– Что ж, Микола Трохимыч, докладывай, как дело было, – сказал Северин.

– Иду я, значит, сегодня поутру, в шесть часов, – начал свой рассказ участковый («от бабы или в поисках опохмелки», – продолжил про себя Северин), – по служебной надобности, – поспешил ответить на его мысль Федорчук, – вдруг вижу: окошко распахнуто. Странно, думаю, ночь холодная, да и вообще, кто в наше время держит окно открытым на первом-то этаже. Подошел, посмотрел и сразу к телефону, дежурному, значит, звонить.

– Зачем же сразу дежурному? Почему не в «Скорую помощь»? Может быть, он еще живой был.

– Нет, мертвый, – убежденно сказал участковый, – что я, жмуриков не видал? Да и проверил я.

– Это как?

– Да ткнул в ребра палкой через окно, даже не дернулся.

– Прямо центурион Крысобой, – протянул Северин и двинулся к боковой стороне дома, куда выходило открытое окно комнаты.

Участковый поплелся за ним, сопя от новой обиды, то ли на центуриона, то ли на Крысобоя. Его мощные стопы оставили на прошлогодней слежавшейся траве две четкие вереницы следов – к окну и от окна. Тут же на земле валялся и длинный, за три метра, шест с заостренным концом.

– Он тут, прислоненный к крыше, стоял, – пробухтел участковый, – у нас на такие яблокосборники надевают.

– Д-да, яблоки… – раздумчиво протянул Северин, оглядываясь вокруг.

Место было необычным, таких в Москве осталось, наверно, пять-десять, не больше. Чистейшей пробы деревня, с водяными колонками на улице, с грядками на огородах и яблонями в садах, в окружении панельных многоэтажек, подступающих со всех сторон к самым задам. Оазис какой-то или, вернее, родимое пятно.

– Вот-вот, странное у нас место, – неожиданно заговорил участковый, – как будто боятся его застраивать. Слышал я, что есть список таких мест в Москве, где человеку лучше не селиться. То ли там свалки этих, радиоактивных, отходов, то ли какие-то трещины в глубине земли, откуда другие лучи исходят, магнитные.

– Ну-ну, – усмехнулся Северин, – тут дома, поди, еще довоенные, тогда слова такого, радиоактивность, никто и не слыхивал.

– Не знаю, не знаю, – протянул участковый, – только вот люди у нас мрут, как мухи. Особливо в этом самом доме. За пять лет трое хозяев сменилось. Последние-то, старик со старухой, вроде и крепкие на вид были, а за год истаяли, обои, ушли друг за дружкой в течение месяца. Наследники не объявились, так дом управе отошел, но никто здесь жить не хочет. Было несколько желающих, но поговорят с соседями, сплетен наслушаются и – исчезают. Даже и не снимает никто, хотя предлагают совсем даром, за сотню.

– Но ведь этот-то жил, – Северин махнул рукой в сторону дома.

– Я к этому никакого отношения не имею! И жильца этого знать не знаю! – участковый как-то сразу напрягся, встав в оборонительную стойку.

«Это-то мы выясним, голубь», – подумал Северин, но решил пока не давить.

– И давно жил? – спросил он вместо этого.

– Да с неделю, перед самой страстной свет зажегся. И ночью на пасху горел. А сейчас, вот, не горит, – глубокомысленно заключил участковый.

– Что же ты, Микола Трохимыч, ни разу не зашел к новому жильцу?

– А с какой стати? – вскинулся участковый. – Не нарушают же. Я вот к одним попробовал сунуться, такая вонь поднялась, права человека, неприкосновенность жилища и все такое прочее. Отца родного на них нет! При нем порядок был!