Страница 13 из 27
Ш. Кент, по сути, создавший всю эту область, акцентировал значимость учета точки зрения противника. Благодаря этому удалось бы, как считают многие, избежать неверных оценок в отношении Советского Союза. «Если есть правило номер один оценки возможного поведения другого человека, то это правило помещения себя в его образ и рассмотрения мира его глазами» [4].
В принципе достоверность оценок базируется на рациональности человеческого поведения. Добавим к этому общему рассуждению и то, что человеческое поведение обладает определенной инерционностью, по этой причине оно всегда будет обусловлено определенными обстоятельствами, которые в той или иной мере могут просчитываться. Такие модели поведения будут, конечно, зависеть от психологических типов лиц, принимающих решения.
Ш. Кент выделял следующие аргументы, ведущие к тому, что поведение другого человека совпадет с диагностируемым:
– он мыслит адекватно;
– он принимает решения по результатам обсуждения их с советниками;
– он знает традиционные силы своей страны, опирается на национальные интересы и цели;
– он хорошо информирован.
В отношении кубинского кризиса Ш. Кент написал: «Мы пропустили советское решение разместить ракеты на Кубе, поскольку не могли поверить, что Хрущев допустит такую ошибку. Тот факт, что он сделал это, предполагает, что он может сделать подобное снова, а это, в свою очередь, предполагает, что, вероятно, мы не знаем чего-то существенного о принятии решений в советской внешней политике, что мы должны были бы знать». Наиболее значим тут анализ того, что подобная ошибка в анализе действий другого может повториться, если не удалось с первого раза верно оценить эти намерения.
Рассмотрение позиции другого требует учета цивилизационных различий, что привело как к созданию культурной разведки, так и к привлечению антропологов к военным действиям, что наглядно демонстрирует сегодняшняя война в Ираке.
По исследованиям Г. Хофстеде, нации отличаются и своими стремлениями избегать неопределенности. Формальные процедуры возникают в странах, которые стремятся избегать неопределенности. Если посмотреть, к примеру, на сопоставление таких стран, как Гватемала и США, по нескольким параметрам, включая уход от неопределенности, то вырисовывается интересная картина (цит. по [5. – Р. 38]):
Параметр Хофстеде – США – Гватемала
Индивидуализм – 91 – 6
Властная дистанция – 40 – 95
Маскулинность – 62 – 37
Избегание неопределенности – 46 – 101
(средняя величина параметра – 50)
Автократическое поведение босса лучше оценивается в странах с высоким уровнем властной дистанции, поэтому понятна корреляция в случае Гватемалы: минимальный уровень индивидуализма коррелирует с высоким уровнем властной дистанции.
Хорошие оценки действий другого, особенно это касается лидеров воюющих сторон, позволяют не только прогнозировать, но и программировать действия таких лидеров. Так в случае с Югославией в рамках кампании бомбардировок 1995 г. происходили неоднократные бомбардировки одного маленького городка. Как впоследствии оказалось, это была родина сербского командира Ратко Младича, по поводу которого тот, кто наводил НАТО на эту точку, сказал: «Я хочу, чтобы Младич знал, что он не защитит костей своей бабушки» [7. – Р. 60]. В этом плане возникает проблема определения ценностей противоположной стороны.
Именно в последнее время возник тип инструментария, который позволяет влиять на мышление лидеров, управлять их действиями. Это может быть подкуп и может быть угроза. В любом случае цели стали другими, следовательно, расширились возможности воздействия. Пространство принятия решений теперь может быть более или менее защищенным, чем и пользуются для проникновения и воздействия на него.
Эти новые типы задач решаются целыми командами специалистов, пришедших на помощь военным [7. – Р. 61]: «Военные эксперты и военные аргументы предполагают определение целей, но они должны быть дополнены. Психологи должны поддержать определение того, что наиболее существенно для противника. И политики могут лучше понять других политиков, даже таких автократических, как Милошевич или Хуссейн, чем это могут сделать неполитики. К примеру, технические эксперты, которые больше других знали о ядерных программах Индии, вероятно, были наименее адекватны для влияния на умы индусских националистов, которые контролировали программу».
Национальная безопасность заинтересована в мониторинге настоящих и будущих угроз. Сложность с будущими угрозами состоит в их нечеткости и неопределенности. Недостаточно просто пролонгировать наши представления о сегодняшних угрозах на будущее. При определении будущих угроз будет резко возрастать уровень аналитичности этих материалов, определение сегодняшних угроз будет больше опираться на сырые факты.
Анализируя общие проблемы соотношения интересов политиков и разведки, Г. Тревертон заметил следующее: «Движение к тактическому, что является текущим выбором разведки, отдает предпочтение секретам. Движение в ином направлении, к стратегическому, задает разведку как информацию, а не как секреты. Поскольку потребители имеют тенденцию благоволить к разведке, когда она рассказывает им то, чего они не знали до этого, то, реагируя на этих потребителей, будет усилено движение в сторону тактического» [6. – Р. 123]. В целом Г. Тревертон видит в будущем разделение разведки на два разных типа, занимающихся тактическими и стратегическими вопросами.
Однако будущее дает нам и новый инструментарий. Операции, рассчитанные на результат, строятся на задачах, которые состоят в воздействии на стратегию противника/оппонента. Поль Дэвис перечисляет следующий набор таких задач [8. – Р. 12]:
– разрушение воли и сплоченности врага;
– победа над стратегией врага, а не над его армиями;
– принуждение лидеров противника к принятию решений, благоприятных для достижения наших целей.
Это новый тип планирования, ведущий не только к прямым, но и косвенным последствиям, когда может возникать даже эффект домино. В свое время Дж. Уорден определил стратегический объект как такую организацию, которая может функционировать автономно, она сама себе ставит задачи и сама развивается [9]. Примерами таких структур являются страны, мафия или крупные бизнес-организации типа «Дженерал Моторс».
Новой проблемой становится и переход к виртуальной войне, которую П. Дэвис возводит еще к воззрениям А. Вольстеттера, рассматривая ее как проигрывание жестокости в ментальном пространстве, не переходя к самому насилию. «Не играет роли то, во что верим мы, мы не можем контролировать то, как наши оппоненты поведут виртуальную войну» [8. – Р. 15].
Мы получаем новый тип угроз, новый инструментарий и параллельно должны вести мониторинг того, что еще не наступило, что еще не оформилось в законченные типы объектов, с которыми мы привыкли работать. А предвидение является опасным процессом, поскольку оно чаще не сбывается, чем сбывается.
Г. Тревертон, сопоставляя угрозы времен холодной войны и современные, говорит следующее [6. – Р. 43]: «Они хронические и долгосрочные, а не сильные и краткосрочные». Единственный позитив, который можно увидеть в этом новом типе угроз, состоит в том, что, вероятно, у нас также появился и новый, более тонкий инструментарий для их поиска, поскольку старый инструментарий работал исключительно с ярко проявившимися угрозами.
Наша система меняется: на место старых объектов приходят новые. Часть объектов переходит в субъекты, примером чего являются неправительственные структуры. Часть объектов, пребывающих в роли субъектов, наоборот, превращается в объекты, примером чего являются некоторые правительственные функции.
Нас также ожидает новый список проблем, с которым человечеству следует начать работать. Причем сегодня уже достаточно трудно просто их накапливать, как это было раньше, надо заниматься разрешением этих проблем, чтобы они не перешли в новое качество. М. Кастельс фиксирует следующий набор кризисов, которые создает глобализация [10]: